Unknown

Не позволяй ему похоронить меня сказала она мне, как оказалось, в последнюю ночь своей жизни. Я не хочу быть в земле.

Она заснула после того, как я пообещала, что не позволю ему этого сделать, и я ускользнула, чтобы на часок постирать кое-что в подвал. К тому времени, как я вернулась наверх, чтобы принести ей ее любимый халат, только что вынутый из сушилки, она уже ушла.

Я так и не смогла понять, может быть, она знала, и именно поэтому она выбрала ту ночь, чтобы рассказать мне о своих желаниях относительно своего тела.

В любом случае, я сломалась.

Другого способа выразить это не было.

Моя сестра была в восьми штатах отсюда. Мой отец был черт знает где. Я была совершенно одна, когда звонила в полицию, рыдая так сильно, что даме на линии пришлось быть со мной такой строгой, что она почти кричала. Мне пришлось сидеть там, когда они вошли и официально объявили о ее смерти, пока мы ждали прихода коронера, а затем коронер ждал, пока я успокоюсь достаточно, чтобы сказать ему, в какое похоронное бюро он должен позвонить, чтобы ее перевезли.

Затем я должна была выбрать ей гроб, ее урну, ее наряд, организовать ее похороны, закрыть гроб, как она хотела, заказать цветы, позвонить поставщикам продуктов, позвонить семье и друзьям, чтобы пригласить их, разместить объявление в газете.

Всё.

Я должна была сделать каждую чертову мелочь.

И я рыдала на каждом шагу этого пути.

Было удивительно, что хоть что-то было сделано, что хоть кто-то мог меня понять. Но, как я догадалась, эти люди привыкли иметь дело со скорбящими близкими.

Мой отец действительно пришел на ее похороны.

С девушкой.

Гребаное свидание.

— Ты, должно быть, блядь издеваешься надо мной, — прервал мой рассказ Лазарус, шокированный и привлекая мое внимание к нему, обнаружив, что он остановился на полпути к сервировке нашего завтрака. Его темные глаза были непроницаемы, но на его челюсти подрагивал мускул, который наводил на мысль, что, хотя он не знал никого из вовлеченных в это людей, он все равно злился из-за моей матери.

— Я правда сказала, что он осёл, — сказала я, одарив его невеселой улыбкой, когда он поставил обе тарелки и преодолел несколько футов между нами, его большие руки неожиданно потянулись, чтобы обрамить мое лицо.

Его голова слегка наклонилась, пригвоздив мои глаза к своим.

— Мне жаль твою маму, милая. И мне жаль, что тебе пришлось пройти через это в одиночку.

Затем, я вас не обманываю, он наклонился ко мне и поцеловал в центр моего лба.

То ли я просто была обезвожена за последние три дня, то ли просто была потрясена непринужденной нежностью этого или что-то в этом роде, но я действительно чертовски покачнулась на ногах.

И я молча молилась, чтобы он не заметил, в надежде, которая рухнула через секунду, когда он отстранился с веселой ухмылкой. — Думаю, нам следует немного подкрепить твой организм, прежде чем ты упадешь на меня в обморок, — сказал он, отпуская мое лицо только после того, как провел пальцем по моей челюсти, а затем вниз по ямочке на подбородке.

А потом он повернулся, чтобы закончить накладывать еду, пока я в некотором оцепенении возвращалась к столу, гадая, что, черт возьми, со мной не так.

Может быть, это была просто ломка.

Или, может быть, у меня все-таки была эта чертова стокгольмская штука.

Что бы это ни было, это было странно.

— Кетчуп? — спросил он, ставя мою тарелку передо мной, — острый соус — плохая идея, — добавил он, и я улыбнулась.

— А, я думаю, что я воздержусь, — сказала я, потянувшись за солью.

Он сел, налил мне стакан воды и апельсиновый сок, прежде чем потянуться за вилкой.

— Я должен уйти кое-куда сегодня вечером, — сказал он, когда я откусила примерно два кусочка.

— Уйти? — повторила я, сдвинув брови.

— У меня, э-э, работа.

— С Приспешниками? — спросила я, слегка поморщившись на случай, если мне не следовало афишировать, что я знаю, с кем он связан.

— Нет, но они тоже будут там. У меня сегодня бой.

Бой?

Как… у боксера?

Это объяснило бы его руки. Вроде того.

— Какого рода бой?

— Нелегальный, подпольный вид, — добавил он, одарив меня несколько дьявольской улыбкой, на которую я не могла не ответить.

— Так ты что, боец в клетке?

— Только когда один из других бойцов не может сражаться по какой-либо причине. Это мой первый за последнее время.

— Ты… волнуешься? — спросила я, не уверенная, что могло заставить кого-то нарочно ввязаться в драку. Однажды я занималась этим с мальчиком, который жил по соседству, когда мне было семь, и я была почти уверена, что все еще не оправилась от этого. Кто добровольно подписывался на разбухшие губы, кровоточащие десны и синяки под глазами?

— Насчет драки? — спросил он, казалось, смущенный самой этой перспективой, — нет, милая. Я занимаюсь этим уже много лет. Для меня это просто еще один вечер понедельника.

А потом слова сами собой вырвались из меня. На самом деле, я не была уверена, что они даже приходили мне в голову как мысли, прежде чем они слетели с моих уст.

— Могу я пойти?

Его голова дернулась вверх, брови приподнялись. — Ты хочешь прийти на бой? — уточнил он.