Unknown

Маршал вдруг оглянулся, и я отшатнулась, хотя он вряд ли мог заметить меня в окне четвёртого этажа.

Ладно, пусть господин де Морвиль гуляет когда и где хочет, мне лучше держаться подальше от него, и помалкивать, когда окажусь с ним рядом.

Открыв дверь, я оказалась в небольшой, но уютной спальной комнате, где пол застилал ковёр, на стенах висели гобелены, а окна полузакрывали плотные шторы. Высокая кровать с двумя перинами, письменный стол и стул, сундук для вещей, на прикроватном столике – хрустальный графин с водой и блюдо с тремя ароматными яблоками.

Не сдержавшись, я взяла одно и с наслаждением вгрызлась в румяный сладкий бочок, упиваясь этим вкусом осенней свежести.

Пройдясь по комнате, я осталась довольна – несмотря на желчный характер, госпожа Пай-Эстен оказалась прекрасной экономкой. Нигде не было ни пылинки, постельное бельё с вышитыми фиалками на уголках подушек благоухало лавандой, оконные стёкла сияли чистотой и были прозрачными, как вода.

К спальной примыкала ванная комната, где всё было так же чисто, аккуратно и ароматно.

До обеда я успела вымыться, вздремнуть, подшить юбку, которую мне принесла экономка, и позавтракать. Поздний завтрак мне принесли, как почётной гостье – на фарфоре, с тремя закусками, пшеничным хлебом, сладостями, цветочным чаем и хорошим красным вином в крохотной рюмочке.

Еду принесла девушка, которая лущила горох. Я запомнила её имя – Сара, и попыталась заговорить, но она поставила поднос на стол, поклонилась и исчезла молча и тихо, как испуганный мышонок.

Озадаченно пожав плечами, я не стала долго размышлять по этому поводу, и набросилась на еду.

Было так вкусно, что я съела всё до последней крошки, подлила вино в чай и с наслаждением выпила.

Какое блаженство – есть по-человечески, с красивой посуды, красивыми приборами, а потом улечься в мягкую кровать, укрывшись пуховым одеялом… Это начинаешь ценить, только когда потеряешь.

Но грустить по поводу прежней жизни я себе не позволила, и за пятнадцать минут до полудня спустилась на первый этаж, как приказала госпожа Пай-Эстен.

В кухне никого из слуг не было, но на каминной решётке стояла треугольная жаровня, а это означало, что кухарка где-то близко. Подождав немного, я снова вышла в коридор, а оттуда – в прихожую, где тоже не было ни души.

Боковая дверь, ведущая в сторону того самого луга, где я видела де Морвиля, была открыта, и ласковое осеннее солнце заливало комнату. Белоснежные занавески плавно колыхались – будто полосы тумана на ветру. Я несмело прошлась по комнате, рассматривая добротную, хотя и немного старомодную, мебель, расписные вазы с цветами, картины на стене…

Здесь были, в основном, портреты. Одна или две картины – охотничьи сценки. Самая большая картина висела в центре, в золочёной раме, и я остановилась перед ней, рассматривая изображение незнакомой мне дамы. Она была нарисована вполоборота к зрителю, мягко и ласково глядя из-под полуопущенных век. На голове у дамы был старомодный тюрбан из белой ткани с голубой каймой. С тюрбана на правое плечо спускалось головное покрывало, украшенное по нижней кромке крохотными нашитыми жемчужинками. Платье на даме было глубокого чёрного цвета – художнику прекрасно удалось передать структуру восточного бархата. Ворот платья был сколот золотой брошью с драгоценными камнями. Одну руку дама прижимала к груди, в другой держала букетик незабудок. Голубые цветы гармонировали с голубыми камешками броши, и глаза у дамы тоже были подсвечены нежной весенней голубизной.

Картина была написана с огромным мастерством, и на голову превосходила остальные полотна, но я напрасно искала имя натурщицы или подпись художника.

Впрочем, портрет был явно старинным, а многие художники прошлого не подписывали свои произведения, считая, что зритель должен и так узнать их великолепную руку и не менее великолепную кисть.

Слишком самонадеянно, на мой взгляд, но картина была по-настоящему хороша. Она словно притягивала к себе – добрым, немного усталым, таким настоящим женским лицом, контрастами чёрного платья и белого тюрбана…

Разглядывая картину, я заметила, что на полотно села муха – сине-зелёная, тёмная, с блестящим тельцем и выпуклыми глазами. Она уселась прямо на белоснежное покрывало, и я невольно вздрогнула от омерзения. Мой дядя очень не любил мух, считал их разносчиками заразы и заставлял Эбенезера развешивать в комнатах пучки полыни и опрыскивать пол уксусной водой, чтобы отпугивать насекомых.

Я махнула рукой, прогоняя муху, но она не улетела, продолжая нагло сидеть на прежнем месте. Я снова махнула, одновременно подпрыгнув, чтобы точно достать до нахального насекомого. Пальцы мои коснулись полотна, картина качнулась и сорвалась с гвоздя, на котором висела.

Грохот был такой, что услышали, наверное, даже на третьем этаже. Испуганно замерев, я ждала, что сейчас прилетит с проклятиями и упрёками экономка, сбегутся все слуги, а потом и герцог де Морвиль явится узнать, что за переполох. И незадачливая Фанни Браунс будет с позором изгнана…