Unknown

Мои обязательства перед исправительным учреждением Котсуорта будут выполнены через год. Хотя именно работа с осужденными убийцами положила начало моей карьере (болезненное увлечение широкой публики серийными убийцами может стать гигантским трамплином), я удаляюсь от этой области исследований. Я в долгу перед Марксом и другими ему подобными, поскольку теперь мои исследования и методы преподаются почти во всех юридических университетах страны, но я официально двигаюсь дальше.

После семи лет напряженного изучения психики душевнобольных преступников я пришла к единственному выводу: серийных преступников нельзя реабилитировать.

Есть, конечно, редкие случаи, когда осужденные находят путь к Богу или другому божественному существу, возвышаясь над своими низменными желаниям. Но без возможности наблюдать за ними в цивилизованной обстановке, чтобы убедиться, что эти желания остаются под контролем, эффективность такой реабилитации доказать нельзя.

Скорее, терапия просто делает жизнь в тюрьме более сносной для надзирателей, охранников и врачей, которые ежедневно имеют дело с преступниками. Нет, я не верю, что реабилитация достижима. Особенно для Банди и Дамеров² всего мира.

Ими управляет внутреннее «я», и этот «я» – законченный монстр.

– Господин Надзиратель, – начинаю я, подходя к кабинету. – Мне не нужно напоминать вам, что заключенные не могут пользоваться комнатой ожидания.

Надзиратель Маркс встает и застегивает пиджак.

– Привет, Лондон. В новостях сообщили о несчастном случае рядом со зданием суда, мне так жаль. Надеюсь, это не повлияет на сегодняшние сеансы, но я пойму, если тебе нужно...

Я поднимаю руку.

– А где Райли?

Раздраженный тем, что я его перебила, он поджимает тонкие губы.

– Райли перевели. Он не достиг никаких успехов в программе.

Я достаю из сумочки ключ и поворачиваюсь к Марксу. Я могла бы заступиться за Райли, заявить, что, в конечном счете, мы увидим прорыв, но после сегодняшнего утра я чувствовала опустошение и апатию. Райли – яркий пример неудачной реабилитации.

Обдумывая это, я бросаю взгляд на двух заключенных, сидящих в приемной. Один открыто таращится на Лейси, в уголке его рта выступила слюна. Другой просто смотрит в деревянный пол.

Я чувствую, как к горлу подступает сардонический смех.

– Нет, – говорю я. – Я категорически не собираюсь брать двух новых пациентов.

Офицеры уже подходят к заключенным, чтобы увести их, но надзиратель Маркс бросает на них свирепый взгляд.

– Лондон, – начинает он, и мое имя звучит раздражающей мольбой в его гнусавом, укоризненном тоне. – Согласно нашей договоренности о финансировании, ты должна выполнять квоту. И теперь, когда Райли больше нет... – он замолкает, оставляя остальное невысказанным.

Я прижимаю пальцы ко лбу, раздражаясь от нарастающей боли в висках. Мне достаточно частных клиентов, чтобы практика была более, чем прибыльной. Если тюрьма приостановит финансирование до конца года, я смирюсь с этим.

– Один, – заявляю я, на всякий случай поднимая один палец, чтобы мои слова дошли до него через крепкую черепушку. – Я возьму одного пациента. Мы можем обсудить альтернативную терапию для другого. Существует определенные нормы, я не могу брать больше определенного количества клиентов. – Это правда.

С сокрушенным вздохом надзиратель кивает офицеру, стоящему ближе всех к пускающему слюни заключенному.

– Приведите Биллингса.

– Подождите. – Я еще раз быстро обхожу двух мужчин. – Только не этот. Он. – Я указываю на темноволосого мужчину, который во время нашего разговора ни разу не поднял головы.

Маркс ухмыляется.

– Уверяю тебя, если ты так загружена работой, Салливан тебе не нужен. Он – безнадежное дело. Его ждет перевод в тюрьму строгого режима в Нью-Касле. – Он останавливает взгляд на заключенном. – Прокурор запросил смертную казнь. Смертельная инъекция.

Я свирепо смотрю на него.

– И все же ты хотел потратить на него мое время.

Он пожимает плечами.

– Мне приходится отчитываться перед очень настойчивыми социальными работниками.

Когда надзиратель уже повел Салливана к лифту, я смотрю на Лейси и решаю, что безнадежный случай лучше, чем подвергать ее дискомфорту следующие несколько месяцев.

– Мне нравятся трудности, – я поворачиваюсь, чтобы отпереть дверь. – Когда состоится суд?

Начальник тюрьмы откашливается.

– Через три месяца. Тебе придется говорить от его имени. Ты уверена, что хочешь этого?

– Я должна дать честные показания. Что я всегда и делаю, – говорю я, входя в кабинет. – Приведите его сюда. Я заполню бумаги.

Я щелкаю выключателем, и комната озаряется теплым светом трекового освещения. Увлажнитель воздуха в углу источает аромат сандалового дерева, успокаивающий запах, эффект которого усиливает аквариум с соленой водой вдоль узкого коридора, примыкающего к моему кабинету. Вся комната выдержана в спокойных, прохладных тонах, но в остальном лишена деталей.