Unknown

Меня положили в наблюдательную палату. Всю ночь я не мог уснуть, поскольку уже успел выспаться. В комнате кто-то пыхтел, постоянно ворочаясь, но я не реагировал, поскольку был подавлен случившимся. Меня не стали привязывать: то ли потому, что я не представлял серьезной угрозы, поскольку действовал из-за отравления и его последствия были купированы, то ли потому, что санитары просто устали постоянно это делать. В любом случае, я мог передвигаться по палате. Когда я встал, чтобы пройтись, один из пациентов замычал, с трудом фокусируя на мне внимание. Его поведение напоминало аменцию, которой свойственны растерянность, бессвязность мышления и речи, хаотичные движения. Я лишь равнодушно посмотрел на него и подошел к окну, в которое заглядывала полная луна. Ей удавалось осветить ночь, делая ее не такой страшной для тех, кто боится темноты. Практически все можно было рассмотреть, хоть и с немного навязчивыми функциональными галлюцинациями, вроде собаки в кустах, силуэта человека у дороги или движущихся горящих глаз.

В своей голове я перебирал слова, которые мог бы сказать Ольге при встрече. Но все, что я пробовал сказать, казалось недостаточным. Я брал то одну позицию, то другую, но каждая подвергалась разрушительной критике, которую я сам обрушивал на самого себя, делая это вместо моей семьи, чтобы таким образом искупить вину. Это был акт самоистязания. Мне хотелось освободиться от тяжелого бремени. Так прошел час, два... Затем я устал стоять у окна и прилег. В раздумьях уснул, когда окончательно утомился мучить себя.

Утром меня привели к Семену Алексеевичу.

– Недолго пустовала ваша кровать, – произнес доктор.

– Что это было? – спросил я.

– Психофармакологический делирий. Вам ведь назвали диагноз, насколько я знаю. Верно?

– Рецидивы? – коротко спросил я.

– Исключено. При условии, – произнес доктор, заострив мое внимание, – что вы больше не будете, не глядя, пить таблетки жены, которые предназначались для лечения гипертонии. Также я бы вам не советовал пить и употреблять наркотические вещества. Это может стать спусковым крючком.

– Хорошо, – задумчиво произнес я.

– В анамнезе не указано, что вы видели в момент измененного состояния сознания. Может, вы мне сейчас расскажете?

– Там было черное существо. Демон. Остальное смутно помню. Он хотел, чтобы я куда-то пошел.

– Знаете, куда?

– Нет.

– Может быть, есть какие-нибудь предположения?

– Нет. Я уже думал об этом. Нет.

– Голос мужской, женский? Как вы его слышали? Внутри вас, или сам демон был источником звука?

– Я… не знаю, – неуверенно произнес я, осознавая, что даже не помню этого.

– Ну, хорошо. Мы вас пока переведем в общую палату и понаблюдаем. Вашей семье нужно оправиться, а нам – убедиться, что вы более не вернетесь к этому состоянию. И, кстати, вы что-нибудь вспомнили о своей жизни? Не было второй личности? Галлюцинаций, помимо последнего эпизода?

– Нет. Ничего такого, – ответил я, погруженный в свои мысли.

– Сань, как мужик мужику: не кори себя. Психика – тонкая вещь, которую легко сбить. К сожалению, это случилось. Жизнь от этого не остановилась. Что бы там ни привиделось, ты пытался защитить семью, и они это видели. Конечно, они пока в шоке, но скоро это пройдет. Все наладится.

В ответ я кивнул головой и вышел из кабинета. В памяти начали всплывать некоторые моменты из вчерашнего инцидента. Демон бегал за мной… Бедный пес! Он бегал, потому что думал, что я с ним играю, был явно весел, а я, когда он подбежал, всадил в него нож по самую рукоятку... Что может быть хуже такого предательства?! Он просто искренне любил меня и был рад мне. Просто рад и счастлив. Вот оно какое, предательство искренней любви от человека, которого он столько лет считал своим вожаком! Убил ни за что... Только это стало занимать мои мысли. Я почти не ел, не пил, не ходил на прогулку, не подходил к окну, а просто лежал весь день в позе эмбриона и думал о ситуации, с которой не справился. Я занял жизнь человека в его теле и столько всего натворил, что было даже страшно представить, что мог бы почувствовать мой двойник, окажись он вновь в своей шкуре. Это просто какое-то безумие.

Пациенты не глумились надо мной, как это могло бы быть в так называемом нормальном обществе. Здесь каждый был заложником собственной болезни, от которой страдал и потому не испытывал радости от чужого несчастья. Некоторые пациенты пробовали поговорить, но я их проигнорировал. Они не обиделись. Здесь такое было нормой – не отвечать и не реагировать, потому что даже в дневное время, когда человек лежит с открытыми глазами, его сознание может путаться: различные ложные состояния, быстро вторгаясь в общую картину мира, совершенно перепутывают ее содержание, не давая реально оценивать ситуацию и обстановку, в которой находится человек, терзаемый муками своего расшатанного здоровья.