Unknown

Да как же, Петр Тихонович, избы-то горят! Тушить бы надо! — недоуменно вырвалось у Николая Кораблева.

Тот, проснувшись, вяло повернулся и грубовато сказал:

Мы не пожарная команда,— и, тут же поняв, что обидел Николая Кораблева, мягче добавил: — Если все нам тушить, когда же воевать, Николай Степанович?

Улочки расширились, а та, по которой ехали, превратилась в настоящую широкую улицу. На заборах огромные плакаты на немецком и русском языках. Мелькают жирные слова «РАССТРЕЛ», «ЧЕРЕЗ ПОВЕШЕНИЕ» — таков язык врага. А вот и центр — небольшая площадь. Здания всюду разрушены. Развалины выглядят страшно, как оскалы черепов. Только в углу площади, среди развалин, один дом целехонек. Около него толпятся какие-то люди. Михеев приказал шоферу ехать к дому. В эту минуту где-то в стороне раздалась пулеметная очередь.

Выковыривают, — прислушиваясь к выстрелам, проговорил Сиволобов.— Фрицев из подвалов выковыривают.

Около непотревоженного дома среди бойцов Саша Плугов в полной парадной форме: грудь увешана орденами, новые в обтяжку сапоги начищены. Когда Михеев выбрался из машины и направился к дому, Саша Плугов заговорил с ним так, будто только что виделся:

Видишь ли, инфузория какая... В Орле мы. Занимай комендантский пост, генерал! Занимай скорее, не то с севера идет дивизия армии Купцианова. Займут — и мы потеряли честь армии. Если бы ты не подъехал, я бы объявил себя комендантом. Между прочим, здесь немецкий комендант стоял. Удрал, не успел взорвать. Прошу,— и, шагнув к парадному, добавил, крепко пожимая руку Николаю Кораблеву: — Здравствуйте, Николай Степанович, воин благородный: без меча и без штыка.

В парадном на лестнице ковер-дорожка. Такой же ковер-дорожка в прихожей. Во второй комнате, видимо приемной, на полу огромный разноцветный персидский ковер. Два дивана, двери прямо и вправо.

Вот тут он принимал, сукин сын, а вон там спал, а здесь,— Саша Плугов показал на комнату вправо,— допрашивал. Ох, как допрашивал! Прошу глянуть.

Комната, в которую они вошли, небольшая, видимо, когда-то была столовой: стены выкрашены коричневой масляной краской, вылеплены утки, гусь и заяц. Сейчас все забрызгано кровью. Кровь даже на подоконниках. Она засохла и отдирается, как тонкая перепрелая кожа. В углу «дыба» и железная кровать.

Вот что по нраву пришлось — древняя дыба,— с остервенением проговорил Плугов и, повернувшись к Михееву, крикнул: — А ты представь-ка себе, каких чудесных людей он мучил! Представь... представь, ты попал бы к нему! Ну, представь, ты попал к крокодилу, и крокодил допрашивал тебя! У-ух!.. Нет, хотя Анатолий Васильевич и против, но я завел бы для них такое, что небо бы треснуло. Я вытащил бы все древние способы пытки...— И Саша, переламывая себя, улыбаясь, снова не то шутя, не то серьезно проговорил: — Видишь ли, инфузория какая. Мы люди коммунистической морали, ну, стало быть, и допрашивать должны как следует: не бить, не мучить жертву, а допрашивать. Допрашивай вот его, такого крокодила. Да ему слова, что ласковый ветерок. Год его так допрашивай, он только поправляться будет, как на курорте.

Следующая комната — кабинет. Он роскошно обставлен, хотя и не в стиле: стол из красного дерева, стулья карельской березы, диван черного дуба. За кабинетом — спальня. Широкая кровать, шкаф. В шкафу вина, бокалы, рюмки всех видов. И еще странное: на окне груда бюстгальтеров. Все они разные и поношенные.

Трофеи,— проговорил Саша Плугов.— Затаскивал сюда женщину или девушку, насиловал и забирал вот это — трофею. Черт-те что! — и повернулся к Михееву:— Нагляделся, генерал? Зла в тебе стало боль ше? Ну, тогда садись за стол и пиши приказ как комендант города Орла.— Затем тише добавил: — Ребятам своим скажи... Как найдут в городе фашиста — а они тут остались, самые заядлые,— так не жалей гадов!.. За поругание наших женщин и девушек!..— и быстрым шагом вышел из комнаты.

Михеев сел за стол, достал бумагу, ручку и начал писать: «Я, генерал Михеев, комендант города Орла, приказываю...»

В комнату, неся «кухонную ценность», вошел Егор Иванович. Осмотревшись, сказал:

Вот это блиндаж! — а глянув в окно, закричал, не обращая внимания на Михеева: — Николай Степанович, дружок-то наш, Ермолай!..

На улице перед домом стоял Ермолай. Повернувшись на деревянной ноге, как-то весь скосившись, он посмотрел в окно дома, а увидев Егора Ивановича, помахал ему рукой и куда-то направился.

4

Ермолай,— позвал Николай Кораблев, выбежав из дому вместе с Сиволобовым.— Куда это вы?

Тот остановился и, как бы очнувшись, сказал:

Да ведь домой. Тут теперь рукой подать: по дороге тридцать, а лесами — и того меньше. Сказывали мне, немцы далеко улягали.

А я? А меня?

Что ж, дойдешь — пойдем. Я с генералом-то еще вечером распростился: не терпится. А как же? Домой! Слово-то какое хорошее: «Домой!»

Николай Кораблев также почувствовал это слово — «домой»! Он раскинул руки, обнял Сиволобова, затем поцеловал и сказал:

Что ж, друг мой, расстаемся] Возможно, где-нибудь увидимся. Я в Ливнях разыщу своих и тоже домой, на Урал.