Untitled

Крюк, остаток от того времени, когда четверолапым зверем только ведал жисть.

И вдруг бешеный ход дал крюку возница,

Точно когда кочегар геростратическим желанием вызвать крушение поезда соблазнится.

Много — сколько мелких глаз в глазе стрекозы — оконные Дома образуют род ужасной селезенки, Зелено-грязный цвет ее исконный.

И где-то внутри их, просыпаясь, дитя отирает глазенки. Мотри! Мотри! Дитя,

Глаза протри!

У чудовища ног есть полос буйнее меха козы. Чугунные решетки — листья в месяц осени, Покидая место, чудовища меху дают ось они. Железные пути, в диком росте,

Чудовища ногам дают легкие трубчатообразные кости, Сплетаясь змеями в крутой плетень,

И длинную на город роняют тень.

Полеты труб были так беспощадно явки, Покрытые точками, точно пиявки, Как новобранцы к месту явки,

Летели труб изогнутых пиявки —

Так шея созидалась из многочисленных труб. И вот в союз с вещами летит поспешно труп.

Строгие и сумрачные девы

Летят, влача одежды длинные, как ветра сил напевы.

Какая-то птица, шагая по небу ногами могильного холма

С восьмиконечными крестами,

Раскрыла далекий клюв

И половинками его замкнула свет,

И в свете том яснеют толпы мертвецов, В союз спешащие вступить с вещами.

Могучий созидался остов.

Вещи выполняли какой-то давнишний замысел, Следуя старинным предначертаниям.

Они торопились, как заговорщики,

Возвести на престол — кто изнемог в скитаниях,

Кто обещал:

«Я лалы городов вам дам и сел,

Лишь выполните, что я вам возвещал».

К нему слетались мертвецы из кладбищ

И плотью одевали остов железный.

«Ванюша Цветочкин, то Незабудкин, бишь, —

Старушка уверяла — он летит, болезный».

Изменники живых,

Трупы злорадно улыбались,

И их ряды, как ряды строевых,

Над площадью желчно колебались.

Полувеликан, полужуравель,

Он людом грозно правил,

Он распростер свое крыло, как буря волокна,

Путь в глотку зверя предуказан был человечку, Как воздушинке путь в печку.

Над готовым погибнуть полем

Узники бились головами в окна, Моля у нового бога воли.

Свершился переворот. Жизнь уступила власть

Союзу трупа и вещи.

О, человек! Какой коварный дух

Тебе шептал, убийца и советчик сразу:

«Дух жизни в вещи влей!»

Ты расплескал безумно разум —

И вот ты снова данник журавлей.

Беды обступали тебя снова темным лесом,

Когда журавль подражал в занятиях повесам,

Дома в стиле ренессанс и рококо —

Только ягель, покрывший болото.

Он пляшет в небе высоко,

В пляске пьяного сколота.

Кто не умирал от смеха, видя,

Какие выкидывает в пляске журавель коленца!

Но здесь смех приобретал оттенок безумия, Когда видели исчезающим в клюве младенца. Матери выводили

Черноволосых и белокурых ребят

И, умирая во взоре, ждали.

Одни от счастия лицо и концы уст зыбят,

Другие, упав на руки, рыдали.

Старосты отбирали по жеребьевке детей —

Так важно рассудили старшины —

И, набросав их, как золотистые плоды, в глубь сетей,

К журавлю подымали в вышины.

Сквозь сетки ячейки

Опускалась головка, колыхая шелком волос. Журавль, к людским пристрастясь обедням, Младенцем закусывал последним.

Учителя и пророки

Учили молиться, о необоримом говоря роке.

И крыльями протяжно хлопал, И порой людишек скучно лопал. Он хохот-клик вложил В победное «давлю».

И, напрягая дуги жил, Люди молились журавлю. Журавль пляшет звончее и гольче еще, Он людские крылом разметает полчища, Он клюв одел остатками людского мяса, Он скачет и пляшет в припадке дикого пляса.

Так пляшет дикарь над телом побежденного врага. О, эта в небо закинутая в веселии нога!

Но однажды он поднялся и улетел вдаль. Больше его не видали.

ЛЕСНАЯ ДЕВА

Когда лесной стремится уж Вдоль зарослей реки, По лесу виден смутный муж С лицом печали и тоски.

Брови приподнятый печальный угол... И он изгибом тонких рук

Берет свирели ствол (широк и кругол) И издает тоскливый звук.

Предтечею утех дрожит цевница, Воздушных дел покорная прислуга. На зов спешит певца подруга — Золотокудрая девица.

Пылает взоров синих колос, Звучит ручьем волшебным голос!

И персей белизна струится до ступеней, Как водопад прекрасных гор.

Кругом собор растений, Сияющий собор.

Над нею неба лучезарная дуга, Уступами стоят утесы;

Ее блестящая нога Закутана в златые косы. Волос из золота венок, Внутри блистает чертог ног: Казалось, золотым плащом Задернут стройный был престол.

Очей блестящим лучом Был озарен зеленый пол.

И золотою паутиной Она была одета, Зеленою путиной Придя на голос света.

Молчит сияющий глагол.

Так, красотой своей чаруя, Она пришла (лесная дева) К волшебнику напева, К ленивцу-тарарую.

И в сумрака лучах

Стоит беззлобный землежитель, И с полным пламенем в очах Стоит лучей обитель.

Не хитрых лепестков златой венок: То сжали косы чертог ног.

Достигнута святая цель, Их чувство осязает мель, Угас Ярилы хмель.

Она, заснув с ласкающей свободой, Была как омут ночью или водоем.

А он, лесник чернобородый,

Над ней сидел и думал. С ней вдвоем, Как над речной долиной дуб, Сидел певец — чрез час уж труп.

Храма любви блестят чертоги, Как ночью блещущий ручей. Нет сомнений, нет тревоги В беглом озере ночей.

Без слов и шума и речей...

Вдруг крик ревнивца Сон разбудил ленивца.

Топот ног. Вопль, брани стон, На ноги вспрыгнул он.