Untitled

А не большими кострами

Для варки быка

На палубе вашей,

Вам знакомых и близких.

Да, я срывался и падал,

Тучи меня закрывали

И закрывают сейчас.

Но не вы ли падали позже

И<гнали память крушений>,

В камнях <невольно> лепили Тенью земною меня?

За то что напомнил про звезды И был сквозняком быта этих голяков, Не раз вы оставляли меня И уносили мое платье, Когда я переплывал проливы песни, И хохотали, что я гол.

Вы же себя раздевали Через несколько лет, Не заметив во мне Событий вершины, Пера руки времен За думой писателя. Я одиноким врачом В доме сумасшедших Пел свои песни-лекар<ства>.

***

Я вышел юношей один В глухую ночь, Покрытый до земли Тугими волосами.

Кругом стояла ночь, И было одиноко, Хотелося друзей, Хотелося себя.

Я волосы зажег, Бросался лоскутами, кольцами

И зажигал кр<угом> себя <нрзб>, Зажег поля, деревья —

И стало веселей.

Горело Хлебникова поле,

И огненное Я пылало в темноте.

Теперь и ухожу,

Зажегши волосами,

И вместо Я

Стояло — Мы!

Иди, варяг суровый Нансен, Неси закон и честь.

***

Еще раз, еще раз,

Я для вас

Звезда.

Горе моряку, взявшему

Неверный угол своей ладьи

И звезды:

Он разобьется о камни, О подводные мели.

Горе и вам, взявшим

Неверный угол сердца ко мне:

Вы разобьетесь о камни,

И камни будут надсмехаться

Над вами,

Как вы надсмехались Надо мной.

ЗАКЛЯТИЕ СМЕХОМ

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,

О, засмейтесь усмеяльно!

О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей!

О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!

Смейево, смейево!

Усмей, осмей, смешики, смешики!

Смеюнчики, смеюнчики.

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

ЖИЗНЬ

Росу вишневую меча

Ты сушишь волосом волнистым.

А здесь из смеха палача

Приходит тот, чей смех неистов.

То черноглазою гадалкой,

Многоглагольная, молчишь,

А то хохочущей русалкой

На бивне мамонта сидишь.

Он умер, подымая бивни,

Опять на небе виден Хорс.

Его живого знали ливни — Теперь он глыба, он замерз. Здесь скачешь ты, нежна, как зной, Среди ножей, светла, как пламя. Здесь облак выстрелов сквозной, Из мертвых рук упало знамя. Здесь ты поток времен убыстрила, Скороговоркой судит плаха.

А здесь кровавой жертвой выстрела Ложится жизни черепаха.

Здесь красных лебедей заря Сверкает новыми крылами. Там надпись старого царя Засыпана песками.

Здесь скачешь вольной кобылицей По семикрылому пути.

Здесь машешь алою столицей, Точно последнее «прости».

***

Я переплыл залив Судака.

Я сел на дикого коня.

Я воскликнул:

России нет, не стало больше, Ее раздел рассек, как Польшу. И люди ужаснулись.

Я сказал, что сердце современного русского висит, как нетопырь.

И люди раскаялись.

Я сказал:

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Я сказал: Долой Габсбургов! Узду Гогенцоллернам!

Я писал орлиным пером. Шелковое, золотое, оно вилось вокруг крупного стержня.

Я ходил по берегу прекрасного озера, в лаптях и голубой рубашке. Я был сам прекрасен.

Я имел старый медный кистень с круглыми шишками.

Я имел свирель из двух тростин и рожка отпиленного.

Я был снят с черепом в руке.

Я в Петровске видел морских змей.

Я на Урале перенес воду из Каспия в моря Карские.

Я сказал: Вечен снег высокого Казбека, но мне милей свежая парча осеннего Урала.

На Гребенских горах я находил зубы ската и серебряные раковины вышиной в колесо фараоновой колесницы.

МАРИЯ ВЕЧОРА

Выступы замок простер

В синюю неба пустыню.

Холодный востока костер

Утра встречает богиню.

И тогда-то

Звон раздался от подков.

Вел, как хата,

Месяц ясных облаков Лаву видит седоков. И один из них широко Ношей белою сверкнул, И в его ночное око Сам таинственный разгул Выше мела белых скул Заглянул.

«Не святые, не святоши, В поздний час несемся мы, Так зачем чураться ноши В час царицы ночи — тьмы!» Уж по твердой мостовой Идут взмыленные кони.

И опять взмахнул живой Ношей мчащийся погони.

И кони устало зевают, замучены, Шатаются конские стати.

Усы золотые закручены Вождя веселящейся знати.

И, вящей породе поспешная дань, Ворота раскрылися настежь.

«Раскройся, раскройся, широкая ткань, Находку прекрасную застишь.

В руках моих дремлет прекрасная лань!» И, преодолевая странный страх, По пространной взбегает он лестнице И прячет лицо в волосах Молчащей кудесницы.

«В холодном сумраке покоя, Где окружили стол скамьи, Веселье встречу я какое В разгуле витязей семьи?» И те отвечали с весельем: «Правду промолвил и дело. Дружен урод с подземельем, И любит высоты небесное тело». — «Короткие четверть часа Буду вверху и наедине.

Узнаю, льнут ли ее волоса К моей молодой седине». И те засмеялися дружно. Качаются старою стрелкой часы. Но страх вдруг приходит. Но все же наружно Те всадники крутят лихие усы...

Но что это? Жалобный стон и трепещущий говор, И тела упавшего шум позже стука.

Весь дрожа, пробегает в молчании повар И прочь убегает, не выронив звука.

И мчатся толпою, недоброе чуя, До двери высокой, дубовой и темной, И плачет дружинник, ключ в скважину суя, Суровый, сердитый, огромный.

На битву идут они к женственным чарам, И дверь отворилась под тяжким ударом Со скрипом, как будто, куда-то летя, Грустящее молит и плачет дитя.