Untitled

Когда Джозайя Стронг в книге "Наша страна" забил тревогу по поводу Запада, он выразил всеобщее беспокойство и недовольство. Запад Стронга был огромен, его ресурсы неисчерпаемы, а кажущаяся засушливость и бесплодие - это сонливость, от которой регион пробудится с появлением ирригации и американской предприимчивости. Это был младенец, которому суждено перерасти Восток и доминировать над ним, если реформаторы смогут спасти его от удушения в колыбели.5

Все опасности, стоящие перед нацией, были усилены на Западе. Вместо среднего общества независимых производителей Стронг опасался, что там возникнут "две крайности общества - опасно богатые и опасно бедные", из которых "первых следует опасаться гораздо больше, чем вторых". "Поразительная централизация капитала" и безрассудный дух азартных игр жителей Запада подчеркивали эту опасность. Стронг считал общественное достояние хотя бы временным противоядием, если оно достанется мелким производителям, особенно фермерам, которых он считал невосприимчивыми к социализму, но общественное достояние вскоре исчезнет. Те, кто заселил его, создадут социальные основы для тех, кто придет следом, и поэтому очень важно, чтобы надлежащие люди - то есть не католики, не мормоны и не "язычники" - заселили его надлежащим образом.6

Акцент Стронга на общественном достоянии и его правильном обустройстве перекликался с реформами, проводившимися как демократическими, так и республиканскими администрациями в конце 1880-х годов. Антимонополисты продолжали вести войну на истощение против западных железнодорожных корпораций, которые не выполнили условия своих земельных грантов. Конгресс, Министерство внутренних дел и Главное земельное управление начали наступление на скотоводческие и лесозаготовительные компании, посягающие на общественные владения. Поскольку политика и бизнес были тесно переплетены, эта борьба включала в себя нечто большее, чем простое противостояние реформаторов и корпораций или правительства и бизнеса. То, что вредило одной компании, часто помогало другой, и некоторые западные железнодорожные компании были рады поддержать реформы, лишавшие их конкурентов субсидий, если эти реформы не затрагивали их самих. В 1880-х годах специальные законы о конфискации отвоевали 28 миллионов акров земли в Аризоне и Нью-Мексико у "Атлантик энд Пасифик" и "Техас энд Пасифик".

Спешка в строительстве железных дорог, задержки в проведении изысканий и щедрость субсидий привели к возникновению множества пересекающихся претензий, которые правительству было трудно урегулировать. Поселенцы и железные дороги часто претендовали на одну и ту же землю, а дополнительные земли, предоставленные железным дорогам в качестве компенсации за уже отчужденные земли в рамках их грантов, создавали новые конфликты с другими поселенцами. Железные дороги могли использовать эти компенсационные гранты для шантажа поселенцев с неполными титулами на законные претензии "в каждой точке и на каждом этапе", так что пионерская деятельность могла превратиться в судебную тяжбу. Иногда поселенцам было проще просто заплатить железной дороге за землю.7

Федеральное правительство могло проводить реформы на Западе более прямолинейно, чем в других регионах страны, потому что оно обладало большей властью на территориях, чем в штатах. Оно владело государственными землями, а также могло безнаказанно действовать в индейских резервациях, чего не могло сделать в других местах. До тех пор пока правительство полагалось на платное управление и делегирование полномочий частным лицам, федеральный административный потенциал продолжал значительно отставать от юридических полномочий правительства. Не случайно одни из первых бюрократий сформировались на Западе: Национальная лесная служба, Бюро по делам индейцев (которое постепенно приобрело современную форму по мере того, как старая Индейская служба тонула в мошенничестве и коррупции) и Геологическая служба США. Мифологизированный как сердцевина индивидуализма, Запад стал детским садом современного американского государства.

I

Коровы и люди, которые их гоняют, впоследствии стали символами предполагаемого американского Запада, отличающегося индивидуализмом и уверенностью в себе. Когда Оуэн Уистер, филадельфиец и друг Теодора Рузвельта, романтизировал американского ковбоя и скотовода в своем романе "Виргинец" (1902), его герой сказал, что "на Востоке можно быть середняком и уживаться с людьми. Но если ты хочешь попробовать себя в этой западной стране, ты должен сделать это хорошо". Возможно, это самая удивительная фраза, написанная о Западе XIX века - стране, где федеральное правительство неоднократно вмешивалось, чтобы исправить ошибки, многие из которых были его собственными, а другие совершались его гражданами, и выручить неудачников Запада. Нигде это не было так верно, как в животноводстве.8