Untitled.FR11

торый я всегда держал при себе. скорби по ушедшим дру-

Я не гнал от себя картины зьям, вины, стыда, тоски прошлого. Вместо этого я стал ко- по потерянному делу всей

пать все глубже, продолжая рас- жизни и постоянного глубо-

следование, начатое в Колорадо, кого одиночества, которое

Днем я двенадцать часов трени- накрыло меня, как флаг на-

ровал офицеров, а ночью восемь крывает гроб на похоронах,

часов изучал правительственные

документы с бутылкой пива в руке или рома «Бакарди» на столе. Медленно, страница за страницей, я превращал свою злость в праведный гнев, а потом в настой-

зак; я сидел со своим ноутбуком на полу, а спал на коп ре, укрывшись одеялом, чтобы не замерзнуть, — почти как в спальном мешке в Аль-Валиде. За много дней до| того, как идти на новую работу, я заглянул в шкаф, ув» дел там два новых костюма на деревянных вешалках и| понял, что ничего из этого не выйдет.

Дело было не в ответственности. Я разбирался в пла нировании. Я знал, как вести себя в критических ситуая циях. В Форт-Беннинге я отвечал за сотни людей и снаряжение стоимостью в миллионы долларов, и при этом! во всех моих рекомендациях отмечалось, как я «отлично проявил себя», и предлагалось произвести меня в майо* ры. Я был лидером, и в случае чрезвычайной ситуации оказался бы на высоте. Чувствовал бы себя как рыба в воде.

Но ежедневная рутина? Ее бы я не вынес. Я хромал, I ходил с тростью, голова часто кружилась, из-за этого я падал, постоянно мучила боль. Я посмотрел на костюмы и понял, что на работу придется ездить на метро в час пик, придется входить в полное людей помещение и болтать о пустяках с секретаршей. Вообще-то я уже год ни с кем не болтал о пустяках. В Форт-Беннинге я отгородился от всех и вся как физически, так и духовно, игнорируя общественные обязанности и приглашения В Бруклине я почти не выходил из квартиры. А если и выходил, то обычно поздно ночью чтобы купить самое необходимое вроде полуфабрикатов. Я не был алкоголиком, но пил каждый день, чтобы усмирить тревогу, и большую часть ночи, чтобы заснуть. Не было никаких страшных симптомов: ни постоянно повторяющихся снов, ни вспышек гнева, ни параноидальных голосов в голове. Просто я был сам не свой. Иногда у меня уходил _час на то, чтобы набраться смелости и пройти квартал до винного магазина.

Отказаться от места в Агентстве по управлению в чрезвычайных ситуациях — это было верное решение, но оно же и оказалось самым трудным. Вечер, когда я мерил шагами свою квартиру перед тем, как позвонить, был одним из самых тяжелых в моей жизни. Я хотел получить эту должность. Деньги были хорошие, работа интересная, большие перспективы. Казалось, если я решусь отвергнуть это предложение, то буду конченым неудачником. Я не был уверен, что мне представится второй шанс.

Но когда я все-таки позвонил, то почувствовал себя свободным. Никогда в жизни я не был таким свободным. Почти четыре года я игнорировал свои проблемы. Работал слишком усердно, ломился вперед, чтобы с ними не разбираться. С Агентством по ЧС я чуть не наступил на те же грабли. Но остановился. Я поступил честно. Набрался мужества и принял реальное положение вещей в своей жизни. Теперь я наконец собирался обратиться за помощью.

В глазах родителей мой поступок выглядел иначе. Мама покачала головой и вышла из комнаты. Папа посмотрел мне в лицо (я приехал в Вашингтон на поезде, чтобы сказать им, а для страдающего клаустрофобией это мучительное путешествие) и сказал:

— ТУ не станешь одним из этих сломленных ветеранов.

Это была не угроза. Это была констатация факта. Отец думал, что я сам себе враг, он не собирался позво-

долларов в один конец, в то время как автобусом — 21 доллара. Эта роскошь была мне не по карману, но при ходил ось пользоваться транспортной службой, потому что автобус мне был не по силам. Лица, запахи, замкну тое пространство. Я пытался, но не мог. Сходил с авто буса. В конце концов в госпиталь я должен был являться в адекватном состоянии. Меня подвергали обычным! больничным формальностям, заставляли заполнять бесконечные бумаги, ждать по несколько часов, притом каждый раз я попадал на прием к новому интерну⁸, который с улыбкой заходил в кабинет и спрашивал:

— Ну, что у нас сегодня болит?

Я не любил говорить о своем состоянии. Не любил говорить об Ираке. Не любил незнакомцев. Словом, я был типичный ветеран с психологическими проблемами. Неужели в госпитале УДВ этого не понимали? Почему они не давали мне лекарства, не назначали лечения, а вместо этого заставляли меня мотаться туда-сюда? У них был недобор персонала и скудное финансирование, наверное, потому что правительство не хотело признавать, какой урон нанес Ирак стране. Но в том состоянии я воспринял это все на свой счет. Они не хотят помочь именно мне. Хотят, чтобы я просто ушел. Хотят притвориться, будто меня нет. Это было предательство. Очередное предательство армии Соединенных Штатов, которую я любил и которой служил.