Untitled.FR11

Не знаю, как другие штабники Третьего разведполка, а _я к концу второго срока работал не на армию Соединенных Штатов и не ради воплощения в жизнь высокой задачи. Я вкалывал ради подчиненных мне иракцев и американцев, чтобы сохранить им жизни. Я был военным атташе и большую часть времени проводил на передовых оперативных базах, но я успел послужить боевым офицером и советником, и войска я знал изнутри. Я знал рядового первого класса Джозефа Нотта, который был убит взорвавшейся на обочине бомбой. Сержант-майор Джон Колдвелл, чью голову разнесло самодельное взрывное устройство, был мне другом, ему первому я пожал руку, прибыв в Ирак в 2003 году. ТЪт солдат, которого я прошлым летом спас от тюряги в Колорадо-Спрингс, получил с трашные раны в бою. Мы потеряли трех офицеров, когда разбился вертолет «Блэкхоук», — и всех их я знал. Для меня смерть не была статистикой — она подбиралась в моменты затишья и била кинжалом в шею, а потом отступала, чтобы ударить снова. У нее было лицо. У нее было жаркое соленое дыхание. Я чувствовал невероятную ответственность за бойцов Третьего разведполка. Невероятную. Я понимал, что моя работа может спасти им жизни, и чувг гвовал себя виноватым, если давал себе хоть час на отдых. Поэтому я не пил. Не общался. Не смотрел телевизор и не играл в видеоигры. Нельзя устать до такой степени, чтобы не ощущать боли, но я верю: есть такая боль, что стоит ей сдаться хоть на день, и она навсегда тебя погубит. Поэтому полгода я превозмогал спазмы в перебитой "пине и раскалывающейся голове, пахал сутки напролет, спасаясь исключительно горстями «мотрина» и каждую ночь проваливаясь в забытье без снов.

Наконец меня повысили до адъютанта полковника Макмастера (небывалая должность для младшего офицера). Полковник работал с семи утра до часу ночи семь дней в неделю, и я всегда был с ним. Когда он отправлялся спать, я сидел еще часа четыре сверх того, чтобы полковой штаб работал организованно и продуктивно, чтобы готов был каждый оперативный компонент, который потребуется полковнику с утра. Я был безжалостен к себе, спал не более двух часов в сутки, поэтому ничуть не удивился, когда врач, с которым я работал и делил комнату в Ниневии, официально поставил мне диагноз «посттравматическое стрессовое расстройство» (ПТСР) и заявил, что я «предъявляю к другим нереальные требования». Никто не мог работать так усердно на протяжении длительного срока. Никто не мог соответствовать моим большим ожиданиям. Даже я сам.

Когда моя служба кончилась, я не просил, чтобы мне позволили остаться. Я и так дважды добровольно вызывался на дополнительный срок: первый раз в Аль-Вали-де, второй — в Южном Багдаде. Теперь я готов был уехать. Сколько помню, я держался, силясь прожить день и не сорваться, как американская операция в Ираке. В феврале 2006 года я ступил на землю штата Колорадо. ТЪгдашний я напоминал подгоревший тост. Именно такой образ всплывает в голове: почерневший дымящийся ломоть хлеба, торчащий меж раскаленных проволочек.

Четыре месяца спустя, в июне 2006 года, полковник Макмастер оставил командование Третьим развед-полком. Мне. как его адъютанту, была предоставлена почетная обязанность пробежать через поле во время церемонии по смене командования. Из-за ранений я не бегал больше года, но рассудил, что одна небольшая пробежка не повредит. К счастью, за день до церемонии устроили репетицию. Я пробежал метров девяносто, а потом нога попала в ямку дождевальной установки, и я приложился головой об землю (получив очередную контузию) и разорвал надколенное сухожилие правой ноги. Коленная чашечка сместилась вверх сантиметров на пятнадцать. Дрожащего от боли, меня положили в грузовик.

Мы мчались в армейский госпиталь «Эванс» со скоростью 80 км/ч, и тут рванул огнетушитель и принялся скакать по всему грузовику, разбрызгивая повсюду пену. Машина виляла из стороны в сторону, а водитель орал:

К концу второго срока я работал не на армию Соединенных Штатов и не ради воплощения в жизнь высокой задачи.

Я вкалывал ради подчиненных мне иракцев и американцев, чтобы сохранить им жизни.

— Я ничего не вижу!

— Тормози! Тормози!

— Я не вижу, где тормозить!

— Все равно тормози! — завопил я.

Когда мы наконец вылетели на обочину, двое солдат вывалились из грузовика, кашляя и блюя. Я остался в кузове, крича:

— Вытащите меня! Вытащите! Здесь нечем дышать!

Мне удалось-таки нащупать ручку двери и выкарабкаться наружу. Легкие горели, а кожа и униформа были ядовито-белые. На языке был вкус антипирена, и уж поверьте, это куда противнее пасты Вторника. Намного омерзительнее. Чем больше я пытался эту гадость сплюнуть, тем больше она впивалась в горло, и я задыхался. Это было бы смешно, если бы моя жизнь не висела на волоске.

ГЛАВА 7

ТЯЖЕЛЫЕ РЕШЕНИЯ

Самая ненавистная беда из всех человеческих бед — знать правду, но не иметь никакой власти над происходящим.

Геродот, «История»