Untitled.FR11

Эти письма придавали мне сил. Внезапно оказалось, что не я один, придя со Вторником в магазин в Сансет-Парке, пытаюсь убедить владельца продать мне замороженную пиццу. Я стал частью оольшой группы людей, борющихся за то, чтобы общество их приняло. Когда я писал электронные письма с жалобами, лучшим итогом было не извинение и купон на бесплатное приобретение продуктов, а обещание изменить подготовку продавцов и практику деловых отношений. Я прирожденный организатор и стайное животное по натуре.

Напоследок я дал псу листок бумаги, а он отнес его женщине, поднявшей руку в дальних рядах. Люди аплодировали стоя.

После речи к нам подошло несколько человек со слезами на глазах.

К тому времени у меня уже набралось где-то сорок расположенных в хронологическом порядке писем для компаний с подробным описанием неприятных эпизодов. Потом вдруг я совершенно случайно понял, что по поводу одного магазина фиксирую случаи скрытой дискриминации, которую легко счесть незначительной — «Они не хотели ничего плохого, вы просто неправильно поняли!» — но в совокупности эти случаи превращались в оскорбительное отношение, изматывающее людей.

Я знал, что эта фиксация важна. Она лаконично и наглядно показывает, почему я часто выходил из себя, общаясь с продавцами и управляющими ресторанов. В каком-то смысле она помогала мне меньше волноваться об ощущении беспомощности и своей раздражительности, особенно в худшие мои дни. Кроме того,

таким способом я вносил свою лепту в разрешение эт«. го вопроса. Я считал — и до сих пор считаю, что когЛ-,. нибудь в нашей стране начнется серьезное обсужд< мод проблемы собак-компаньонов. Когда это случится. _ч собираюсь выложить на стол тридцатисантиметровукЛ стопку писем и сказать: «Леди и джентльмены, вот’ как живется человеку с собакой-помощником».

Это было отрадное время. Чрезвычайно отрадное.

А еще очень напряженное и полное событий. ПТСР и травма мозга вынуждали меня в ярчайших подробно- ! стях вспоминать худшие моменты моей жизни. Теперь моя правозащитная деятельность заставляла меня не просто вспоминать, но говорить об этих травмах. В сущ- I ности я брал один из худших аспектов своего расстрой- ¹ ства и встраивал его в повседневную жизнь. Теперь у моих воспоминаний была цель, и это вдохновляло меня, но все равно приходилось воскрешать в памяти прошлое, и после публичных выступлений я еще долгое время томился в собственном аду. Я часто уходил как в тумане, и Вторник вел меня домой. Но мигрени и яркие ментальные образы случались реже, потому что мой пес распознавал симптомы. В любых обстоятельствах: в квартире, посреди улицы, во время разговора, — как только у меня стекленели глаза и дыхание становилось поверхностным, пес касался меня носом и не прекращал тормошить и трогать лапой, пока я не посмотрю в его обеспокоенные глаза, наклонюсь, обхвачу за шею и скажу:

— Я здесь, Втооник. Не волнуйся. Я здесь.

Эти маленькие напоминания от Вторника были настолько часты, что вскоре я к ним привык. У меня так

резко менялось настроение, я так часто задумывался о травмирующих эпизодах как Нью-Йорка, так и Ирака, что такие перебивки стали ритмом моей жизни. Вторник так мастерски поддерживал мою эмоциональную стабильность, что я даже не осознавал, что перенапрягаюсь. слишком много думаю, — в итоге мой режим сна стал совершенно безумным. Я этого не замечал, потому что моя жизнь слишком долго была хаотичной, неупорядоченной, но... однажды, на четвертую ночь без сна,

за несколько часов до рассвета, -

Вторник завыл. Если вы когда-ни- _{я стал частью большой} будь слышали, как животное пла- группы людей, борющихся чет в темноте, то знаете, насколько з_а то, чтобы общество это душераздирающий звук. Эти их приняло.

всхлипы, полные боли и абсолютно -

искренние, пробили мою грудь, как зазубренное лезвие, а потом, словно ключ, пронзили мое запертое сердце.

Я встал с кровати, подошел ко Вторнику, обнял и так просидел с ним до рассвета. Потом надел на него жилет, и мы направились в пункт неотложной помощи.

Через несколько дней я читал, а Вторник подошел и, ткнувшись носом в руку, положил голову на колено. Как всегда, я сразу же проверил свое психическое состояние, пытаясь определить, что не так. Я знал: если Вторник подошел, значит, изменился мой биоритм, потому что пес всегда следит за этим. Но я не мог понять, что же насторожило ретривера. Дыхание? В норме. Пульс?

Нет. Остекленевший взгляд или рассеянность? Я потерялся в иракских воспоминаниях? Наступает тяжелый период? Вроде нет, но я знал: что-то определенно не в порядке, — и уже начал волноваться... пока не посмо-