Untitled.FR11

Я отправлял электронные письма, со многими говорил по телефону. Думаю, так проявлялся живущий во мне капитан американской армии. Я чувствовал ответственность перед этими мужчинами и женщинами, особенно перед братьями, с которыми познакомился в Ираке. Я просто не мог оставить их в беде. Это было нелегко, но и капитаном быть тоже никогда не было просто. Солдаты говорили обо всем том, о чем я не мог забыть еще с первого своего срока в Ираке, и это эхо пробуждало жуткие воспоминания. С теми, кого я знал, было тяжелее, потому что разговоры заходили о событиях, в которых я участвовал, и проблемах, с которыми я тоже боролся. Часто я чувствовал, как через телефонную трубку в меня вползает тревога, словно зараза, а в лучших случаях я ощущал, что облегчаю бремя собеседника, взваливая часть груза на свои плечи.

В каком-то смысле это была одна из форм индивидуальной терапии. Даже после шести месяцев в Манхэттене я был одинок и прибегал к солдатской солидарности. Разглядывая свою квартиру, я понимаю, что в этом ничего удивительного. Конечно, я хотел стать частью университета, быть литератором и гуманитарием, но я всегда прежде всего был американским солдатом.

У меня полки ломятся от книг, но 80% из них о вооруженных силах или о войне. В ванной у меня в рамках не- I сколько рекламок рома с видами Кубы, но в комнате все, 1 что висит на стенах, — это напоминания о моей службе, в том числе несколько свидетельств и наград. На комо- ' де стойка с памятными медалями, среди них Бронзовая звезда с дубовым листком, «Пурпурное сердце», «Благодарственная медаль за службу в Сухопутных войсках» со знаком мужества и несколько дополнительных знаков награды в виде дубовых листьев. В кухне спрятаны поглубже три ножа — один из них обоюдоострый, наточенный, как бритва, с лезвием длиной семь г лишним сантиметров, его я всегда держал при себе первые три года после ухода из армии.

Моя квартира-студия, к моему крайнему изумлению, — это микрокосм моей жизни. Стоит взглянуть на нее всего один раз — и вы сразу поймете, что я за человек. Одна маленькая комната, крохотная ванная и кухня. Единственное окно выходит на внутреннюю вентиляционную шахту шириной три метра, а так как я живу на втором этаже, оно еще и забрано добротной решеткой. Доминанта интерьера — двуспальная кровать, которую я купил, ожидая появления в моей жизни Вторника, но теперь с каждой стороны остается всего несколько шагов свободного пространства. Стол в углу, между книжными полками и комодом, но нет ни дивана, ни кресла. Потому что нет места и потребности. Диваны — это для гостей, а у меня мало кто бывает. У меня даже нет кухонного стола. Большую часть жизни я провожу на кровати с ноутбуком или книгой — и, конечно же, со Вторником.

Я знал нескольких солдат, которые, уйдя из армии, стали неряхами, поклявшись никогда больше не застилать кровать по-солдатски. У меня все наоборот. Может, я и покинул ряды армии, но армия не покинула меня. Я до сих пор каждое утро застилаю кровать по-солдатски, уголки простыней и одеял разглажены и подоткнуты. Я по сей день по-военному сворачиваю и храню носки. Аккуратно расставляю книги. Ставлю ноутбук на место — точно в центр стола. Медали у меня висят ровными рядами, на углу комода. Каждые несколько дней я подметаю квартиру (всего девять квадратных метров) и прохожусь щеткой по покрывалу, чтобы собрать противные собачьи шерстинки. Отчасти это мне перешло от мамы, которая всегда была помешана на уборке. Но еще это дисциплина и гордость, две добродетели, которые привила мне армия и которыми я всегда дорожил.

Несмотря на мои усилия, Вторник повсюду. Он в своих мисках на кухонном полу, в огромном теннисном мячике, из которого с двух сторон торчит крепкая веревка (он вечно носится с этой игрушкой, грязный неряха). Моя тумбочка, под которой Вторник обычно спит, свернувшись на одеяле, — это большая собачья конура с оторванной дверцей. Три красных песьих жилета висят на деревянных крючках, как инсталляция на стене у входной двери. Под рамкой моего зеркала фотографии золотых ретриверов, но Вторника на них нет — это просто снимки от друзей и родных, которые знают, как много этот пес значит для меня. У меня в фотоаппарате и ноутбуке сотни фото Вторника, но в квартире его портреты — только в ванной. Не знаю почему. Наверное, в моменты уединенности я хочу видеть Вторника рядом.

Той весной со мной впервые начали связываться солдаты, с которыми я служил в Ираке. Через четыре года после возвращения с Ближнего Востока они обнаружили, что жизнь их превращается в хаос. Они потеряли девушек, жен, даже детей, некоторые перестали разговаривать с родителями.