Untitled.FR11

В этот же день Давид Ильич прилетел сам, сел на своём У-2 в поле под Тало­вой. Не прекращаясь шёл дождь, висела низкая рваная облачность. Одному богу известно, как лётчик смог посадить свою машину.

К больнице подали ходок, запряжённый лошадью. Обычно на нём возили уголь, мокрая угольная пыль издавала тот же запах, что врезался в её память вместе с болью, и Паше стало опять плохо. Её накрыли брезентом, рядом сел Лёня, лошадь тронулась.

Участок дороги, засыпанный щебёнкой, состоял, казалось, из одних ям - каж­дая неровность отдавала болью в ноге. Паша закусила губу, стараясь не кричать. Ехать было недалеко, но дорога показалась вечностью.

Давид Ильич стоял возле самолёта в кожаной фуражке, кожаном полупальто, по его щекам стекала вода.

- Пашуня, родная, ну и везучая ты! Что там коня - ты паровоз остановила! Не горюй, ногу подлечим! - пробовал шутить обычно неразговорчивый Мильман, но увидев, что нога её развёрнута под девяносто градусов, а из покусанных губ течёт кровь, осёкся.

Пашу подняли в кабину трое мужчин, но из-за её ноги не закрывался «фонарь», пришлось запихивать ногу, и тут она не выдержала, закричала.

- Почему не вправили вывих? - спросил Мильман у Лёни Марчукова.

- Да тут один костолом на всю округу, и тот пьяный! - с досадой ответил тот.

* * *

Пашу привезли в переполненную областную больницу на улице Донбасской. Здесь рядом находилась городская тюрьма, а через дорогу - ЗАГС и военкомат, поэтому это место воронежцы называли перекрёстком четырёх несчастий.

Положили Пашу в коридоре, вместе с пленными немцами. Полдня, до вечера, к ней никто не подходил. Потом приехал Давид Ильич с Ниночкой, увидели всё, ужаснулись, пошли к главврачу. Палату для участника войны всё-таки отыскали.

- Паша, не волнуйся, выздоравливай, если что - попроси позвонить любую се­стричку. Завтра-послезавтра лечу за Ваней, погода вроде улучшилась. Держись!

- Храни вас бог! - прошептала Паша вслед уходящим Мильманам.

Пришла сестричка Анечка - лицо доброе, сочувствует, и уже как-то легче -

стала осматривать ногу: «Не волнуйтесь, врач на операции, но скоро будет!» Уви­дела, что полоски металлической шины Крамара врезались в распухшую ногу, распорола подушку, достала из неё вату: «Я подложу, чтобы не так давило. Бин­тов и ваты не хватает, поэтому дают только в операционную».

Но и на второй день к Паше никто из врачей не подошёл. Появился Володя, сбежав с занятий в институте, всё в той же гимнастёрочке, обнял, расцеловал: «Тебе повезло, Пашуня! Если бы кабина была металлическая. страшно поду­мать! А эта - разлетелась на щепки и вам дала улететь!»

От него попахивало спиртным, брови на высоком ясном лбу сдвинулись, плот­но сжались губы: «Как это никто не подходит? Сейчас они все сюда явятся!»

- Володя, Володя! - пробовала Паша остановить брата.

Володя бодрыми шагами направился прямо в ординаторскую. Там он обнару­жил нескольких мужчин в белых халатах.

- Кто из вас хирург? - громко спросил он без прелюдий.

- В чём дело, молодой человек?

- Дело в том, что я - разведчик, брал «языков» в немецком тылу. А уж хирурга возьму - не пикнет! Пойдёт туда, куда скажу! Показать, как это делается?

- Да объясните, наконец, в чём дело? - повысил голос немолодой мужчина с бородкой.

- Я должен объяснять вам? Вы объясните мне, почему вторые сутки к бывше­му фронтовику с вывернутой ногой никто из вашего брата не подходит?

- Да у нас.

- Что у вас? Я видел, как вы возле немцев крутитесь, а на мою сестру, фронто­вичку, вам плевать! На эту комнату мне одной гранаты хватит!

Врач возле кровати Паши появился через пять минут.

Только через двое суток после травмы Паше вправили ногу в сустав, а потом повезли в гнойную хирургию. Здесь Паше пришло время удивиться: ею занялся известный хирург - еврей, доцент, бывший фронтовик Кесель. Он с улыбкой ото­двинул в сторону хирурга Дмитриеву: «После визита в ординаторскую разведчи­ка его сестру может осматривать только фронтовик!» Когда врач понял, что у его подопечной подскочила температура, улыбаться перестал, сухо отдавал команды сёстрам.

Паша видела свою распухшую ногу, видела, как хирург взял ножницы и стал поднимать шов. Мгновенно послышался звук выходящего воздуха, с характер­ным, знакомым Паше запахом гниения запущенных ран.

- Орошающий раствор! - приказал врач и, обколов ногу новокаином, принял­ся пинцетом доставать из раны куски угля и шлака.

Паша отвернула голову, чтобы не видеть изуродованную ногу, - она поняла, что если и не лишится её вовсе, то . никогда не сможет полюбоваться в зеркало на свои стройные ноги! Её обуяла ярость к пьяному фельдшеру: ах ты говнюк, скоти­на пьяная, нелюдь ты сволочная - если б я могла тогда встать, убила б! - шептали её губы, и она вдруг вспомнила о своей маме, раздавленной такими же подонка­ми, как этот фельдшер-убийца. Что это - судьба?

Рентген показал кроме вывиха перелом тазовых костей, перелом ключицы, ушиб головного мозга. Паша никому не сказала, что она на третьем месяце бере­менности, - сейчас ей требовалось переливание крови, и она металась в бреду.