Унтовое войско

Муравьев всю зиму и весну 1858 года прожил в раздраженных чувствах. Китай вел себя вовсе странно. Выставлял свое упрямство, Замешанное на капризах. Из Петербурга, что ни месяц, шли в Пекин письма. Русский сенат настойчиво указывал китайскому трибуналу на необходимость закрепления за Россией всего левого берега Амура, морского побережья до Кореи и обеспечения свободы плавания по Уссури.

На заседании главного управления Восточной Сибири Муравьев возмущался:

— Уж не хочет ли Пекин показать всему миру, что Россия для него мало что значит? Как можно молчать, надув губы, не решая серьезного дела и не давая никаких объяснений? Не пора ли нам потребовать… да, да, потребовать… чтобы с нами считались? Дело с переговорами далее тянуть не следует. Раз сенат дал мне поручение на ведение переговоров с представителями Китая, то я стесняться не намерен, я не красная девица…

Из Иркутска выехал курьер в Айгунь. Он вез пакет амбаню. Муравьев писал, что он со вскрытием рек спустится нынче вниз по Амуру для расселения там казаков, и если у амбаня и имеется желание вести переговоры, то ему, генерал-губернатору, удобно встретиться с уважаемым амбанем на обратном пути.

Муравьев чувствовал, что наступает решающее время для переговоров и, превозмогая недуг, пустился в дальнюю дорогу.

Айгуньский амбань, предупрежденный курьером, прибыл в Усть-Зею, чтобы встретить генерал-губернатора с известием о том, что китайский главнокомандующий приехал в город и просит Николая Николаевича Муравьева отменить дальнейшее плавание: пора поговорить о разграничении на Амуре.

Муравьев согласился с предложением китайцев начать переговоры, но выехать в Айгунь не спешил.

Трое суток он выжидал. На четвертые сутки по приказу генерала высокопреосвященный Иннокентий, архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский, заложил в Усть-Зейской станице храм во имя благовещенья господня. Муравьев отписал в Петербург, что он полагает учредить здесь город и считает приличным дать новому городу наименование Благовещенск. В шутливом тоне генерал добавил, что «китайский главком прибыл для переговоров и манджуры вообще желают со мной поболтать».

Утром катер Муравьева в сопровождении двух канонерских лодок прибыл в Айгунь. Губернатор приглашался на обед к амбаню. Но приглашение на обед было лишь поводом для встречи Муравьева с высоким гостем амбаня — Хэйлунцзянским главнокомандующим и уполномоченным цинского двора князем И Шанем. Князь торопился договориться с русскими о разграничении земель.

Цины то молчали годами, не замечая писем русского сената, а то вдруг заторопились…

— Да ведь и их понять можно, — говорил Муравьев сопровождавшему его приставу духовной миссии, статскому советнику. — Англо-французы взяли Кантон и ныне они на подступах к Тяньцзиню. Вот китайцы и торопятся провести с нами переговоры.

Муравьев хотел поторжественнее обставить встречу. На широком амурском травяном раздолье поставить русскую и китайскую палатки. Палатки убрать турецкими и персидскими коврами. Столы накрыть шелковой тканью с позолотой. Кресла поставить черного и красного дерева. Да где сие возьмешь?

Переговоры начались без подготовки, внезапно.

На первом же заседании Муравьев вручил князю проект трактата, по которому выходило, что границу между обоими государствами учредить по Амуру так, чтобы левый берег до устья принадлежал Российскому государству, а правый до реки Уссури — Китайскому государству и затем по реке Уссури до ее истоков, а от них до полуострова Кореи, что плавание по рекам, составляющим границу, дозволяется на паритетных началах только судам двух государств, что по сим рекам устанавливается свободная торговля, что пересмотреть через назначенных для сего с обеих сторон лиц прежние трактаты для постановления новых правил по всем предметам, клонящимся для пользы и славы обоих государств.

Заседали четыре часа. К единому мнению не пришли.

И Шань хитрил как мог. Даже не предъявил своих полномочий на ведение переговоров.

Они составлены на китайском языке, а переводчик владеет лишь маньчжурским, — сказал он.

Китайский главнокомандующий соглашался вести переговоры только о Приамурье, находящемся в его ведении. Об Уссури он и слышать не хотел. И тут же добавил, что в Приамурье китайцы издавна собирают ясак и имеют караулы, вполне достаточные для отражения иностранцев без посторонней помощи.

Муравьев резонно заметил:

— Вина Китая в том и состоит, что он, не имея на то права, взимал ясак с жителей в неразграниченных местах.

А что касается караулов ваших, то кому не ясно, что без пушек невозможно прогнать английские корабли. Будем откровенны, господин главнокомандующий. Если уж не смогли отстоять Кантон, то где же вам удержать отдаленную и незаселенную страну?

И Шань не согласился с доводами Муравьева.

На другой день Муравьев сказался больным и поручил вести переговоры приставу духовной миссии русских в Пекине.