Унция или Драгоценное Ничто

– Всё-таки он отыскал твоего брата, – старик покачал головой. – Неудивительно, с таким невероятным нюхом!

– Что же нам теперь делать? – Терция с ожиданием смотрела на отца.

– Думаю, то чудесное солнце знает, что за ним идёт охота.

– Ты о птице с солнышком?

– Нет. Назови-ка трёх старших орфических Муз.

– Мелета, Мнема и… Айода!

– Опытность, Память, Песнь, – Гракх посмотрел в окно. – Та история, в которую угодил Октавиан, непростая. В неё вовлечены высокие силы.

– Высокие силы? – Терция говорила шёпотом.

– Помнишь последний концерт Королевы-Соловья?

Она кивнула.

– А помнишь, что Тереза сказала?

– Что этот мир поёт, и его голос не даёт людям пропасть…

– Именно, – Гракх взял дочь за руку. – Сама музыка должна прийти Октавиану на помощь!

– Но почему тогда музыка не пришла на помощь Королеве-Соловью?

Старик опустил голову:

– Иногда мир напоминает нам, кто мы и какими можем быть, – он принялся гладить кармашек на груди. – Существо, которое навестило нашу лавочку… О, ты не слышала тех дьявольских голосов, дочка!

Терция посмотрела отцу в глаза:

– Что, они более дьявольские, чем наш девичий хор?

Гракх нахмурил брови:

– Никогда не говори так, родная! Даже шутя.

– А я вполне серьёзно, – она накрыла его сухую руку своей нежной ладонью. – Ответь, папа!

Старый музыкант посмотрел в стену, за которой слышались крики младших дочерей.

– Нет, не более, – потрепал её по щеке и улыбнулся.

Унция каждый день, как на работу, ходила в амфитеатр на холме. Там её всегда ждали гости, которые, казалось, и не расходились после её выступлений. Каждый раз они награждали певицу овациями, и их ликование естественным образом переходило в блеск крыльев Птицы. И в этот раз, едва Колизей наполнили рукоплескания, послышался её голос:

– Поздравляю, ты звучишь уже далеко за пределами своего сердца. Продолжай в том же духе, и тебя услышит весь мир!

Унция всмотрелась в лучистый ореол, парящий над ареной:

– А для чего всему миру меня слышать?

Птица села на верхушку колонны:

– Певучая ткань не просто соединяет сердца, на ней держится весь мажорный вселенский лад.

– Но почему люди об этом не знают?

– Увидеть эту ткань можно только твоими глазами. Глазами мечты!

Птица широко расправила крылья, озаряя пространство вокруг, и проступили тонкие узоры, бегущие сквозь холм и стены амфитеатра.

– Каждый светлый голос бесценен, ведь это голос доброй души!

Сияние окутало, подхватило принцессу, и место арены и трибун заняла переливчатая, звенящая глубина космоса.

– Взгляни на звёзды, – наставница махнула крылом в сторону Млечного Пути. – Это горят сердца людей, совершивших какой-то подвиг. Многие из них при жизни и не догадывались об этом. Вон там – сердца подвижников, а там – первооткрывателей, а вон та – звезда твоего любимого поэта.

– А откуда вы знаете, кто мой любимый поэт?

Птица рассмеялась:

– Ты сама мне его читала, когда на музейном троне сидела.

– Ах, да! – спохватилась Унция. – Но почему она меняет цвет?

– Там прямо посередине его жизни проходит черта, за которую ни первая её половина, ни вторая не заходят. Время, когда Артюр сочинял стихи, и дни, когда стал негоциантом, не дружат между собой. К сожалению, это уже навсегда, – добавила она.

– А из чего состоит «навсегда»?

– Из тебя, – просто ответила учительница. – Ты же не можешь себя увидеть?

– Не могу.

– Ну вот. Всё, что нельзя увидеть, навсегда.

– Не знаю, почему, но в этом слове есть таинственный холод, – сказала Унция. – А человек может оказаться в вечной тишине?

– Увы, порой это проще, чем звучать в полный голос, – вздохнула учительница.

– А я могла бы взглянуть на такого человека?

– Не думаю, что это зрелище тебя вдохновит. Но, если так желаешь…

Крылья взметнулись, закрывая и заново распахивая звёздную даль, и они оказались на пути туманного облака кометы. Казалось, сквозь пустоту летит отрубленная голова великана, и её седые космы полощутся позади длинным шлейфом.

Птица опустилась на покрытое трещинами и воронками ледяное темя, и Унция ощутила страшный холод, сквозивший всюду. Казалось, певучая ткань разрывается, обходя стороной застывшее тело кометы. Снежные иглы окружали чёрную, неровную плешь ноздреватого льда, но голова не была мертва.

– О, как же я замёрз! – глухо донеслось из недр глыбы. – Как долго ещё блуждать в пустоте? Нигде мне нет приюта!

В голосе кометы слышалось безысходное отчаяние и смертельная усталость. Раздался новый протяжный стон, и иглы льда зазвенели.

– Я ещё помню дни, когда мне было тепло! Но я бежал от простого, доброго тепла, я не замечал его, я стремился к пламени! Да, это обжигающее пламя казалось таким прекрасным! Я верил, что владею силой… Но, так бывает всегда, когда сильный даёт волю слабости, та оказывается ещё сильнее! И вот я проклят, и мой удел – вечные скитания…

Затаив дыхание, Унция слушала монолог ледяной головы.