– А что главное, вы чудесно знаете сами, – Жабон подмигнул учёному. – Но, если вдруг забыли… А, впрочем, ну её, эту бумажную волокиту! – отодвинул стопку бумаг. – Давайте приступим прямо сейчас, пока вы себе ещё что-нибудь не сожгли.
Пуп, как сомнамбула, поплёлся следом за циркачом, наблюдая за полётами его тросточки. В глубине души он всё ещё считал, что происходящее – какой-то очередной каламбур.
– Ждите моего сигнала, – напутствовал его Жабон у канатной дороги. – И ни в коем случае не кладите трубку!
Войдя в шатёр, Пуп тут же принялся разглядывать чашу проектора-рефлектора. Он поднялся по трапу, изучая аппарат вблизи, но, касаясь пальцами тончайших зеркальных пластин, каких-либо изменений не обнаружил. Сомнения в серьёзности слов ассистента становились всё сильнее, но тут зазвонил телефон.
– Включайте вашу посудину и готовьтесь к представлению, – пискнула гарнитура.
Профессор повернул рубильники и опустился в кресло. Излучатель заработал, посылая на арену конус бледно-голубого света, но изображение отсутствовало. При других обстоятельствах Якоб, возможно, улыбнулся очередной проделке циркача, но тяжёлое предчувствие повисло над головой, как объёмная чаша излучателя.
Прошло ещё несколько минут, и луч, падающий из-под купола шатра, начал мутнеть. Он постепенно напитывался красками, и по телу учёного побежали мурашки. В мерцающем конусе, с удивительной отчётливостью проступили верхушки деревьев. Они наплывали, расходясь в стороны, трогая щёки, будто Пуп сам летел над лесом. Изображение было совершенно живым, кристально чистым, без каких-либо помех и замутнений. Он мог не только видеть каждый из самых мелких листиков и слышать их шелест и аромат, но и ощущать настроение растений. То, что происходило в шатре, превосходило все самые смелые ожидания.
В трубке затрещало, пискнуло, и послышался голос Жабона:
– Ну, что скажете?
– Невероятно, какое удивительное качество сигнала! – воскликнул Пуп. – Какая плотность передачи чувства!
На другом конце провода удовлетворённо чмокнули:
– Вы, как всегда, были правы, профессор!
– В чём прав? – он вслушался в шипение гарнитуры.
– Ключик, который… теоремы… – то пропадал, то появлялся далёкий фальцет.
– Как вам это удалось? Я думал, вы шутите!
– О, нет, нет, профессор, всё на полном серьёзе! – голос Жабона прорезался сквозь треск. – Вы сами давно нашли ответ, но продолжали… – его вновь окутали помехи, – не там… надо…
Тоненькое хихиканье совсем утонуло в электрических шуршаниях, и Пуп не расслышал слов собеседника.
– Повторите, что вы сказали! – крикнул в трубку, продолжая наблюдать за происходящим.
– Субстрат лучисто… – донеслось сквозь шум, – в действии…
– Вы получили чудесные лучи? – в пятке Пупа вновь заныл проклятый железный крюк. – Но как вам самому это удалось?
Снова послышалось хихиканье, и голос Жабона приблизился, зазвучал со всех сторон, словно шёл из чаши рефлектора:
– Ну почему же, самому? А как удалось, сейчас узнаете!
Профессор продолжал прижимать трубку к уху, ощущая, как несутся к его сердцу чувства леса, зеленеющего в конусе луча. Импульсы аппарата передавали настроения и мысли деревьев – они текли прямиком от корней, стволов и крон, сплетаясь с его нервными волокнами. Всё было в точности, как Якоб и предполагал, и даже ярче. Но волны эти несли смешанный сигнал тревоги, растения явно чего-то боялись. Он понял это одновременно с тем, что перед ним – та самая, волшебная роща дриад.
Ветви разошлись, пропуская эфирный диоптр на их с Мелией опушку. Но сейчас знакомые места будто вымерли: деревья вытянулись и замерли, листья не шептались, трава напряглась, а цветы прятались, свесив головки и сжав лепестки. Удивительное безмолвие царило во всём: не пели птицы, не слышался весёлый говор ручейка. Казалось, лесные нимфы покинули свой чудесный уголок. И тут, среди настороженной тишины леса, Якоб с особой отчётливостью уловил сны милой подруги, дремавшей в своей матери-ольхе.
В первый миг он испугался, что проникает в недозволенное, делая это тайком. Но родные, тёплые волны, плывшие из глубины ствола, моментально развеяли все сомнения.