Уподобляясь животному миру (СИ)

Он кивком отвечает на мой жест. И обвинением – колким, подчеркнутым и жестоким.

- Ты изменила меня.

Его взгляд темный, скрытый и пристальный. Его губы приподнимаются, демонстрируя зубы, демонстрируя его битву.

- Теперь я ненавижу. Слышишь, моя Белль? Ненавижу. По крайней мере, так ликвиднее.

Он имеет в виду свою музыку. Раньше, когда он писал в нашем доме, она была иной, полная громкой поэзии и мелодичности. Теперь она изменилась. Теперь это боль раненого животного, рыдающего от попадания в ловушку. Крик раненого человека. Свобода тоже может стать клеткой.

- Теперь ты пишешь лучше. Твоя музыка сквозит натуральными эмоциями.

Он сутулится, наклоняется, чтобы посмотреть мне прямо в глаза.

- А мне плевать. На качество моей музыки. И на твое мнение о ней.

Он отступает, и облако его аромата оставляет меня наряду с ним.

Несмотря на рану, открывшуюся на сердце, говорю:

- Пока. У тебя не было…

- Не смей, моя Белль! Черт возьми, не смей!

Его руки сжаты в кулаки. Мои тоже. Но именно его слова похожи на удары.

- Не смей брать на себя ответственность за мой успех. Не смей заявлять на него права, говоря, что стала причиной моих страданий.

- Я лишь имела в виду, что…

- Я прекрасно понимаю, что ты имела в виду, жена.

Я вздрагиваю. Удар этого слова приносит самую острейшую боль, и сердитая гримаса на его лице исчезает.

Он трет ладонью глаза, рот, рука задерживается на подбородке, и я отмечаю то, что отражает мое неизменное отчаяние.

Разве его жизнь не стала лучше?

- Что же нам делать с нашим браком? – сквозь пальцы говорит он.

Я – сама кротость, мой голос – шепот, устремленный к полу.

- Покончим с ним?

Искра в его глазах вспыхивает пламенем, и он отвечает мне таким же шепотом:

- Ты… за все годы разлуки… ты… со сколькими мужчинами ты трахалась?

Мои щеки румянцем отвечают пламени в его глазах. Жар заставляет меня закрыть глаза, пока я пытаюсь дышать, пытаюсь подобрать правильный ответ. Но его не существует.

Ноль означает, что моего адюльтера не бывало. Число большее – ложь, и я сомневаюсь, что могу ее придерживаться.

- Я потеряла им счет, - с трудом отвечаю я.

Он смеется. Снова холодно и неестественно.

- Трудно считать до нуля, верно?

Открыв глаза, взглядом порицаю его. Его ответная улыбка снисходительная, незнакомая.

- Ох, я знал. Ты гребаная лгунья, Белль.

- А ты?

- Что я?

- Сколько… сколько… - Я обгрызаю губы. Не хочу спрашивать. И не думаю, что хочу знать.

Его лицо холодное, а когда он заговаривает, то смотрит так, словно сам не может поверить в сказанное. Его голова чуть покачивается, а лоб морщится от гнева.

- Со многими.

Боль у меня в груди, наверное, такая же, какая бывает при сердечном приступе. Я обнимаю себя руками, стараясь держаться. Я знала, но не верила.

- Потерял счет, да? – мой голос дрожит, как и все внутри меня, как и мир под моими ногами. Как моя реальность. Трясется.

Он отстраняется от меня. Хотелось бы думать, что на его лице – сожаление. Ожидая его слов или хотя бы намека, я продолжаю:

- Зачем?

Как будто он не знает сам. Он спрашивает так, точно ему нужен мой ответ.

- Если верить твоим словам, я не делала этого.

- Признайся уж наконец. Почему ты позволила мне поверить в твою неверность? Почему ты до сих пор врешь?

Наши взгляды встречаются, и мой удерживает его.

- Я люблю тебя, Белль, но ненавижу свою жизнь.

Стены комнаты откидывают мои слова рикошетом ко мне. Эхо его слов – он должен помнить их. Они до сих пор стучат и крутятся у меня в голове.

Я люблю тебя, Белль. Но ненавижу свою жизнь.

Он отшатывается назад, лицо серьезное, но печальное, голос опустошенный.

- Теперь я ненавижу все. Включая тебя. У меня даже этого больше нет.

Внутри все переворачивается, и я решаю, что пора покончить с этим. Ничто не кончено. Ничто нельзя простить и решить. Я выпрямляюсь и делаю несколько глотков воздуха. Я должна выбраться отсюда до того, как сойду с ума. До того, как стану горевать обо всем содеянном и потерянном. Мне нужно выпить бокал или четыре.

Я прочищаю горло, собираясь оповестить его, что ухожу. Он понимающе смотрит на меня, отворачивается, вытаскивает стаканы из небольших полиэтиленовых пакетов и достает из мини-бара ликер. Ставит бутылки и стаканы передо мной, и я тут же откручиваю крышки от бутылок с водкой и наливаю их в один стакан.

Осушаю четырьмя глотками, пока он начинает потягивать что-то, похожее на «Джеймсон». Он пьет так, как будто пьет с рождения. Глаза слезятся от жесткости водки и ее остаточного тления во рту.

- Лучше? – спрашивает он поверх стакана.

- Ничуть.

Он допивает все большим глотком и ставит пустой стакан рядом с моим, остекленевшими глазами осматривая меня, пока накал вкуса не оставляет медленно его лицо.

- Тогда мы поступим так.

А затем он предлагает нечто безумное, нечто, на что я соглашаюсь.

До квартиры я добираюсь на лифте, а не по лестнице. Мои ноги подкашиваются под тяжестью ночи, и я прислоняюсь к помятой металлической панели, не представляя, как выдержу следующие двадцать четыре часа.

На таблетках, небось.

А свелось все у нас вот к чему: