Управление

Снова двое из них удалились, на этот раз двое мужчин, а женщина осталась. Она поинтересовалась, как же Леттке давалось программирование. Вопрос прозвучал так, словно он не часть допроса – скорее, ей просто стало любопытно.

Но, возможно, это была такая уловка. Хелена пожала плечами и сказала:

– Да так, нормально…

Мужчины вернулись, вновь задали вопрос, что говорил Леттке, объясняя, для чего ему это нужно.

– Не знаю, – резко ответила Хелена. – Он просто захотел.

Они не отступали. Ей нужно постараться точно вспомнить.

– Он что-то говорил о том, что, возможно, это поможет ему лучше использовать возможности НСА, – наконец произнесла Хелена. – Так оно и вышло. Если бы он сам не писал запросы, ему бы никогда не пришла в голову идея, которая так понравилась вашему начальнику.

Недоверчивые взгляды. Какому начальнику? Какая идея?

– Рейхсфюреру Гиммлеру, – уточнила Хелена. – Мы помогли ему выследить евреев, скрывавшихся в Амстердаме. Способ придумал герр Леттке.

Сейчас все трое ушли посовещаться. Потом вернулись и сказали, что на этом пока всё. Но у них могут возникнуть другие вопросы. Затем ее отвели обратно в камеру, где тем временем был поставлен стол, на котором ее ждал поднос из столовой с холодным ужином.

Хелена поняла, что ее оставляют здесь на ночь или даже еще дольше и что ей неизбежно придется воспользоваться пересохшим туалетом.

* * *

Ужин она все же съела; затаив дыхание, встряхнула старое одеяло, натянула его на себя и попыталась уснуть, и в какой-то момент действительно задремала, окруженная настолько глубокой тьмой, которую никогда не знала раньше.

Потом она проснулась от холода, села прямо и стала ждать, обмотавшись затхлым, неприятно колючим одеялом, пока наконец не рассвело, а потом пока за ней не пришли и не увели ее снова.

Все это время у нее в голове крутилось воспоминание, как дядя Зигмунд сказал, когда она видела его в последний раз: «Я не единственный, кого держали взаперти. Нас всех держат взаперти».

Ее опять привели в комнату для допросов, но на этот раз не приковали к цепи. Вместо этого пришел эсэсовец с четырьмя серебряными шишечками в петлице, который представился оберштурмбаннфюрером Шнайдером, и объявил:

– Фройляйн Боденкамп, вам известно, что ваши самовольные расследования противоречат действующим законам и нарушают соглашение о конфиденциальности, подписанное вами при трудоустройстве в Управление национальной безопасности. По закону мы должны передать вас суду, который совершенно точно приговорил бы вас к длительному тюремному заключению. Однако, признавая ваши прочие заслуги перед Отечеством и принимая во внимание особое общественное положение вашего отца, мы решили в порядке исключения воздержаться от такого порядка действий. На сегодняшний день вы отстранены от исполнения своих трудовых обязанностей и до тех пор, пока по делу не будет принято окончательное решение вышестоящими органами, будете находиться под домашним арестом в доме своих родителей. Это означает…

– Домашний арест? – воскликнула Хелена. – Что это значит?

Оберштурмбаннфюрер выдвинул вперед свой чрезвычайно угловатый подбородок, что сделало его похожим на сына бульдога.

– Именно это я и хочу вам объяснить. Это означает, что впредь до особых распоряжений вам запрещено покидать земельный участок родителей. Кроме того, вы не имеете права с кем-либо общаться. Ваш телефон будет арестован. Вам также категорически запрещено пользоваться другим телефоном, например стационарным телефоном родителей или их личными телефонами. Обращаю ваше внимание на то, что отныне эти линии связи находятся под постоянным надзором и при первом же нарушении этих запретов вы будете заключены под стражу. Вам все понятно?

– Да, – ответила Хелена с чувством, что перед ней разверзлась пропасть.

– Это же относится и к письмам. Вам запрещено писать и получать письма. За этим также будет вестись наблюдение, и в этом отношении я советую вам в ваших же собственных интересах не недооценивать наши возможности наблюдения. Это вам тоже понятно?

– Да, – сказала Хелена. – Никаких телефонных разговоров, никаких писем.

– А также никаких электронных писем, никаких сообщений на Немецком форуме, ничего подобного. Доступ к глобальной сети в доме ваших родителей будет заблокирован на время домашнего ареста.

Хелена с отчаянием посмотрела на него.

– И как долго это продлится?

Он развел руками.

– Я не могу сказать при всем желании. Вполне возможно, пока мы не выиграем войну.

57

Наконец они пришли забрать его из камеры. Он чувствовал себя бесконечно грязным, когда его затолкали в одну из голых серых камер для допросов в задней части подвала, где еще при императоре допрашивали безымянных несчастных.

– Ваше имя?

– Ойген Леттке, – ответил он. Что за нелепый вопрос. Как будто могли быть какие-то сомнения на этот счет!

– Родились?

– 19 апреля 1914 года, в Берлине.

– Член партии?

– Да.

– Как давно?

– С 17 февраля 1930 года.

– Партийный номер?

Леттке попытался вспомнить.

– Не помню.