Но мать не переставала то и дело приглашать на ужин кандидатов в женихи, и в такие вечера Хелене не оставалось ничего, кроме как терпеливо сносить их общество. Она оставалась неразговорчивой и даже не запоминала имена более или менее молодых людей, которые были ей одинаково противны.
Затем наступила ужасно холодная зима. На уголь установили норму, и они больше не могли отапливать все комнаты в доме, которые обычно обогревали зимой. Между тем слово «Сталинград» было слышно и за пределами ведомства, но никто не знал ничего конкретного. Телефоны солдат оставались заблокированными, если там, где они находились, вообще существовала радиосеть. Лишь иногда по каким-то причинам и какими-то путями приходили известия и передавались слухи: под Сталинградом все плохо, немецкое продвижение остановлено русскими, положение принимает опасный оборот.
Почему-то в один из таких дней Хелене попалось сообщение в газете о том, что за 1941 год в Веймаре было 33 воздушные тревоги, но ни одного удара с воздуха. По этой причине, говорилось в статье, огневые позиции зенитной артиллерии, расположенные в окрестностях Веймара, будут перемещены в другие, более уязвимые места. Но в целом складывается впечатление, что мощь и сила английских военно-воздушных сил постепенно ослабевает.
Хелена подумала о том, какую роль в этом сыграло то, что она делает. Если английский летчик погиб во время аварийной посадки из-за двигателя, вышедшего из строя посреди полета, была ли в этом ее вина?
Да, сказала она себе. Это была странная мысль, что, сидя за своим письменным столом, она, возможно, убила больше вражеских солдат, чем ее брат Армин из своего танка.
Хорошо, что она не знала этого точно и никогда не узнает.
– Полагаю, вы все об этом слышали, – начал Адамек собрание внутреннего круга утром 9 декабря 1941 года, в холодный вторник, разукрасивший окна морозными узорами.
– Перл-Харбор, – почти автоматически сказал Леттке.
Он был в ведомстве с вечера воскресенья и следил за всеми новостями, поступавшими по разным каналам.
Кивнули все, кроме Кирста, который сидел с заложенным носом, красными глазами и носовым платком в руке на дальнем конце стола. Последние несколько дней он провел больным в постели.
– Перл-Харбор? Извините, я еще не в курсе.
– Японские военно-воздушные силы в воскресенье утром без всякого предупреждения атаковали американскую военно-морскую базу на Гавайях и затопили значительную часть американского флота, – объяснил Леттке по кивку Адамека. – Это произошло в семь часов утра по местному времени, по-нашему – в шесть часов вечера. Менее чем через час японские войска атаковали Британскую Малайю и в тот же день начали вторжение в Таиланд, Сингапур, Гуам, Гонконг и Уэйк. На Лусоне – самом крупном острове Филиппин, американской колонии с 1898 года, – они одним ударом уничтожили более ста бомбардировщиков военно-воздушных сил США.
– А вчера, – добавил Адамек, – американский президент выступил перед Конгрессом и потребовал объявить войну Японии. И Конгресс с одним-единственным голосом «против» последовал этому требованию. Таким образом, мы однозначно имеем дело со Второй мировой войной.
Кирст всхлипнул, немного призадумался:
– Один-единственный голос «против»?
– Женщина, – сказал Леттке. – Пацифистка Джанет Рэнкин.
– Женщина, – повторил Кирст и высморкался. – Вы только посмотрите.
– Что теперь будет делать фюрер? – поинтересовался Добришовский.
Адамек пожал плечами.
– Из Министерства иностранных дел слышно, что еще с прошлой недели, когда Советы начали свое контрнаступление, Гитлер уже не верил в возможность избежать войны с Америкой. И, похоже, он придает большое значение тому, чтобы
На протяжении ужасно долгого мгновения вдруг стало так тихо, что, казалось, будет слышно, как муха пролетит.
– Да уж, – наконец произнес Густав Мёллер, взял очки в толстой оправе и принялся протирать их своим галстуком. – Мы сделали все, что могли, но, боюсь, американцы все еще могут произвести чертовски большое количество оружия, несмотря на проект «Летучий песок».
– Нужно ли мне вообще продолжать? – спросил Леттке. – Следующие выборы в США состоятся не раньше 1944 года. До этого времени Рузвельт останется на своем посту, независимо от того, смогу я настроить людей против него или нет.
– Мы все продолжим, – распорядился Адамек. – Мы все делаем то, что сейчас должен исполнять каждый немец: свой долг.
Все серьезно закивали, даже Ойген Леттке, но про себя он подумал, что начальник выглядит таким смиренным, как никогда раньше. Другими словами, он словно уже считал войну проигранной.