Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Таким образом, Ленинград эпохи нэпа, провозглашенный городом новой жизни, по существу, является некрополем, населенным младенцами-вампирами, мертвыми душами, людоедами и смертоносными «сиренами». После короткого периода революционного энтузиазма городом вновь правит «свинцовый идол» Смерти, как, впрочем, было всегда с самого его основания на гнилых болотах, где нашли свою гибель многие его строители. В сущности, это огромный «мертвец-город» [Юнггрен 1981:175], опоясанный водами Леты («подземная вода», 29). В стихотворении «Офорт» (29) представлена насыщенная смертями история города и его сегодняшний распад. Здесь показано, как царь-покойник гордо шествует по своему избранному городу во главе великолепной похоронной процессии, демонстрируя — в который раз — свою непререкаемую власть. Никакие революции не угрожают этому покойнику в «собственном» городе-некрополе, а стол при его дворе не только не скудеет, а, напротив, становится все обильнее. Упоминаемые в этом стихотворении «постояльцы» (29)[178], то есть недолговечные смертные люди Старого мира, обеспечивают царю-покойнику из «Офорта» неистощимый запас «продовольствия». Они также снабжают Харона, перевозчика душ умерших в царство мертвых, непрерывной работой и постоянной зарплатой (медными монетами на глазах умерших). И вряд ли все это скоро изменится, поскольку люди плоти — подданные Смерти — решительно встали на ее сторону, отвергнув идею бессмертия как противоречащую здравому смыслу Царь-Смерть, правящий городом-некрополем в «Офорте», в отличие от «Барышни Смерти» Хлебникова, не намерен в ближайшее время терять голову и власть, поскольку его «постояльцы» предпочитают привычное состояние смертности ошеломляющей новизне бессмертия. Даже смерть не так страшна этим человекообразным людям-автоматам, как угроза оказаться выбитыми из привычной колеи и столкнуться с Неизвестным.

Однако можно не опасаться, что город вымрет, поскольку деторождение в среде плодовитых мещан мгновенно заполняет пустоты, образуемые смертностью. Так что похороны можно будет справлять снова и снова. Эта бессмысленная смена поколений, увековечение абсурдного порядка вещей составляет один из наиболее ужасающих аспектов существования в некрополе города, предавшего идеалы революции. Среди многочисленных барьеров и преград, мешающих свободному развитию жизни, самое непреодолимое — это невидимые стены вечной повторяемости. При деспотическом правлении Смерти все уже бывшее повторится вновь. В стихотворении «Народный дом» (53–57) бесцельное движение по кругу, по старым биологическим шаблонам, не оспариваемым совмещанами, предстает во всех его жалких проявлениях.

Стихотворение имеет трехчастную структуру. В первой части показаны вечные Евы из Народного дома, ставящие любовные капканы на окружающих товарищей-мужчин. Эти ветхозаветные Адамы не сильно сопротивляются их соблазнам и охотно оказываются в «жирных» постелях (54) соблазнительниц. Во второй части, актуализирующей гоголевскую традицию, показана связь между женщиной и дьяволом. Здесь речь идет об «именитой девке», которая угощается фруктами, предлагаемыми ей «роскошным мужиком» (55). Фрукты, которыми торгует дьявол в обличии нэпмана, весьма напоминают те, что некогда в Эдеме были «проданы» Еве Змием. Нэпманская Ева, «вспотевшая до нитки» от любовного вожделения, не может устоять перед «маленькими солнышками» (апельсинами), которые, как ей кажется, «пальчикам лепечут: «Лезьте, лезьте!» (55)[179].