Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Соблазнение происходит по издревле известным образцам, и результаты его точно такие же. Отведав запретного плода, похотливая нэповская Ева производит на свет плод соблазна. В третьей части поэмы читатель узнает о ее «приподнявшемся животе» (57), откуда в назначенный срок появится копия родителей, если аборт не отправит нерожденную душу на небеса, а тело, может быть, в Кунсткамеру. Застойные времена нэпа не порождают бунтарей — «трамвай» истории притормозил и «шатаясь, чуть идет» (57). Сейчас он надолго остановился у Народного дома, «курятника радости» (55). Этим определением поэт, без сомнения, хочет передать ту же мысль, что «подпольный человек» у Достоевского, называющий «курятником» «хрустальный дворец» современности. Народный дом, как и хрустальный дворец, — не та идеальная социальная структура, о которой мечтали истинные революционеры. Это лишь пристанище для мещанских курочек и их петушков. Как и подпольный человек, поэт не принадлежит к тем, кто готов называть курятник «дворцом» только потому, что он обеспечивает минимум комфорта. Он не солидарен с большинством городского населения, провозгласившего этот сдаваемый в «краткосрочную аренду» многоквартирный дом тем дворцом бессмертия, о котором так долго мечтали лучшие представители человечества. Опечаленный поэт осознает, что трамвай времени (который в ранних рассказах Огнева был мощным поездом) не идет вперед, а движется по кругу, образованному рельсами биологических законов, которые обыватели объявили «вечно разумными». Он приходит к выводу, что город может спастись от инфантильного куриного счастья только ценой нового очистительного потопа. Только сильное стихийное потрясение библейских масштабов способно высвободить историю из капкана движения по кругу и открыть новую прямую дорогу к конечной цели, которая только и может быть оправданием революции. Цель эта — мир, где всесильная Смерть сброшена с пьедестала и ее топчет конь, на котором скачет не основатель города царь Петр I, а истинный Освободитель.

В дополнение к картине Старого мира, изображаемой Заболоцким, необходимо упомянуть еще один аспект жизни при нэпе — прославление его ценностей средствами фальшивого мещанского искусства. «Искусство», о котором идет речь в стихотворениях «Красная Бавария», «Новый быт», «Фокстрот» и «Бродячие музыканты», тесно связано с темой вожделения и смерти; его идеальное жанровое воплощение — так называемый жестокий романс. Вульгарные исполнители этого не очень высокого жанра потакают «эстетическим» запросам своей мещанской аудитории — да и сами, конечно, не имеют понятия о более значительном и чистом искусстве. В соответствии со средневеково-феодальной ментальностью города, это «менестрели», воняющие потом (49), и коварные «сирены», промышляющие в низкосортных пивных. Даже «кудрявый» поп — «свидетель всех (свадебных) ночей» (42) — принадлежит к этой псевдоартистической группе и с готовностью ударяет в «струны золотые» своей гитары на нэпманской свадьбе (49). Типичный пример творчества таких «артистов» приводится в стихотворении «Бродячие музыканты» [49–51], где современные нэповские менестрели по-своему интерпретируют романс, распеваемый на слова стихотворения Лермонтова «Тамара».

Знаменитое стихотворение в их вульгарном исполнении превращается в непристойную пьеску о жестокой и роковой царице Тамаре, которая открывает «поток раздвоенной спины» взору многочисленных юношей, толпящихся вокруг и издающих «страстные дикие звуки» (50). Мрачная романтическая баллада Лермонтова о грузинской царице, таким образом, низводится до порнографического стишка. В мире «Столбцов» любовь не возвышается над уровнем животной страсти и упадочнического извращения. Тем не менее претенциозные и лицемерные мещане стремятся к «возвышенным» чувствам и пользуются произведениями великих художников, чтобы подтвердить свои притязания на утонченность. Ради благопристойности они выбирают классический текст, но с легкостью превращают лермонтовскую Тамару из таинственной царицы в женщину, которая «сняв штаны, лежала на кавказском ложе» (50) с вполне очевидной целью.