Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Отживающий свой век Старый мир тем не менее предается иллюзиям и верит, что он еще выживет. Он заявляет об этом, провозглашая якобы демократическую программу частичной реставрации старых порядков под лозунгом «Вся власть Учредительному Собранию!» (347), начертанному на большом матерчатом плакате, протянутом через улицу в первой главе поэмы. Но «Учредительное собрание» не решит вопросов времени, так как его лозунги предлагают лишь буржуазную, не истинно народную псевдодемократию. Вот почему «дикий, добрый и свободный дух бури», который «смеется» над всем, что недостойно жизни [Ницше 1990, 2: 214], относится к плакату с должным презрением, «рвет и мнет» его, как он того и заслуживает (349). Трещины в здании Старого мира слишком широки, чтобы их можно было заделать умеренными лозунгами Учредительного собрания. Петроградская Коробочка, старушка, жалующаяся на большевиков и советующая пустить плакат на портянки, в сущности, совершенно права, несмотря на свою наивность. Этот плакат только и годится на то, чтобы стать материалом для портянок – или цирковым, балаганным, карнавальным реквизитом.

Матерчатый плакат и веревка, натянутая между зданиями, в одном из которых, по-видимому, расположен бордель, и в самом деле создают балаганную атмосферу (см. [Гаспаров 1977: 112]). Эта атмосфера связывает Петроград «Двенадцати» с городом, который посещает Заратустра у Ницше. Здесь тоже «множество народа собралось на базарной площади» в ожидании развлечения – выступления канатного плясуна. Воспользовавшись очередной возможностью воздействовать на народ, Заратустра обращается к толпе со словами: «Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью». Канатный плясун начинает представление, но падает, застигнутый врасплох более ловким соперником, опережающим его [Ницше 1990, 2: 8-13]. Аллегории Заратустры и символические события на базарной площади, возможно, послужили подтекстом для сцен из первой главы «Двенадцати», где на улицах и площадях также разыгрывается веселый спектакль похорон Старого мира. Если так, то напрашивается мысль о невозможности появления Сверхчеловека в мире, управляемом Учредительным собранием, этим цирком раздора, а не «собирания». Другая импликация, по-видимому, состоит в отвержении прошлого. Канатоходцев, которые падают, следует хоронить, что и делает Заратустра с неудачливым первым акробатом. В «Двенадцати» человечество Старого мира, как и тот акробат, созрело для похорон: на сцену выходят новые люди, ожидающие обновления мира. Эти карнавальные сценки в обоих текстах содержат насмешку над Старым миром, а смех – мощное оружие, способствующее разрушению старого и торжеству нового.

Итак, Старый мир скоро превратится в прах, который будет развеян по ветру. Тем не менее его еще рано предавать окончательному вечному забвению. Хотя Старый мир было легко разрушить, он еще цепляется за разные «учредительные собрания». Дух приземленности исчез не совсем. Даже двенадцать красногвардейцев, представляющих Новый мир, ощущают силу земного тяготения, когда огромные «пуховые» (356) сугробы мешают их мерному шагу «вперед и выше» по новой траектории времени, ведущей в мир, где времени уже нет. Яркий символ ужасающей цепкости Старого мира – паршивый пес, появляющийся в двенадцатой главе. Опасный самой своей паршивостью, он трусливо, но настойчиво преследует двенадцать красногвардейцев. Его смердящие болячки источают яд гниения и одной лишь своей непосредственной близостью могут заразить здоровый Новый мир. Как отмечал Ленин, разрушить Старую Русь было легко, но похоронить ее труп значительно труднее. Одно из зол старой России, с которым еще предстоит побороться, прежде чем его похоронить, – это культ Демиурга.

Демиург