Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Однако человек – не единственная сила, действующая в природе и истории. К парадигме Истинного божества принадлежит, например, «дух музыки» (заменяющий Святой Дух православной церкви), о котором поэт говорит во многих других текстах, написанных в это же время. Именно этот дух стоял у истоков созидательной эволюции и по-прежнему движет миром, создавая все новые метаморфозы. Он некогда витал над «водою» (Быт. 1: 2) в первозданном хаосе и создал космос, а ныне это пронизывающий ветер, который очищает мир, корчащийся в муках обновления, ветер Духа, который «дышит, где хочет» (Ин. 3: 8). Иными словами, это свободно действующая творческая сила, не скованная традицией, законами морали и лицемерной старой этикой.

В отличие от лживого Демиурга, Истинное божество Духа не претендует на то, чтобы быть и милосердным, и всеблагим. Напротив, это насмешливое и жестокое божество – в том смысле, что оно не перестает бросать вызов эволюционирующему человечеству: оно вдохновляет пневматиков, раздувая пламя «мирового пожара» в их крови, и смеется над бездарностью сомневающихся буржуа. Ветер Духа имеет много общего с очистительным горным ветром Заратустры, выметающим «увядшие листья и сорные травы», презирающим «чахлых псов» из трусливой обывательской толпы (die Pobel-Schwindhunde) и смеющимся в лицо «мрачному отродью» ретроградов и пессимистов [Ницше 1990, 2: 214].

Мотив «глумления» над трусливыми и слабыми появляется до «Двенадцати» уже в «Снежной маске», цикле 1907 года, связанном как с ницшеанским, так и с карнавальным смехом над всем отжившим. Героиня цикла, Снежная маска, безжалостно смеется над лирическим «я» за его несмелость, которая вместо бунта ведет его на Голгофу распятия[150]. В финале «Двенадцати» смех Христа, издевающегося над по-прежнему запутанными двенадцатью апостолами и их попытками застрелить его, сливается с воем снежной бури (359). Провокация смехом нужна для достижения совершенства, как нужен глумящийся шут (скоморох), и как нужна вечная заноза в теле, и как нужны все виды ниспровержения самодовольства. Истинное божество мира и космоса – не тот Бог, что дает «несказанный покой» и позволяет душам своих рабов «отойти с миром». Дар истинного бога – это возбудить «волю к власти». Демиург благословляет все виды «рабской морали», которую нередко называют «гуманизмом». Вот почему символ Истинного божества – кроваво-красный флаг, а не плакат, провозглашающий созыв Учредительного собрания. Истинное божество не в ответе за христианство, которое погасило «религиозный пыл» и вызвало вырождение искусства, лишив таким образом человечество самого главного источника бессмертия (ср. [Ницше 1990, 2: 278; Блок 6: 21]). Напротив, он призывает к переоценке всех ценностей, включая даже сострадание, ранее считавшееся непреложной ценностью. Продвигаясь «державным шагом» вперед к совершенству, Двенадцать, которым «ничего не жаль» (356), даже себя, верны своему взыскательному божеству «в венце смеющегося, венце из роз» [Ницше 1990, 2: 214]. Блоковский Христос в финале «Двенадцати» также появляется «в… венчике из роз», и он тоже, как и ветер Духа, безжалостный насмешник. Несомненно, «венчик из роз» ведет свое происхождение и от тернового венца библейского Христа, который не убоялся безжалостных испытаний и в итоге восторжествовал. Соловьевский Логос тоже не щадил свои неудавшиеся творения, когда занимался «созидательной эволюцией» с целью сотворить совершенную «красоту в природе», и Логос Блока не щадит людей, которые не в состоянии подниматься по ступеням к совершенству. Логос знает, что, если проявлять милосердие к пузатым попам, золотой крест по-прежнему будет устрашать и подавлять невежественных людей. Если позволять длинноволосым сумасбродным интеллигентам декадентского толка беспрепятственно «витийствовать», человечество так и останется обманутым их беспочвенными теориями. Если возобладает жалость к старухам, их «куриные» идеалы принизят грандиозную картину великой Истины. К тому же все эти человеческие, «слишком человеческие» создания, может быть, умрут не навсегда. Призыв нового сверхчеловечества к «Лазарю» (Смертному человечеству), возможно, вернет к жизни даже этих жалких выходцев из прошлого – в новом, более достойном обличии.