Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Когда «низменная страсть» будет покорена, чарующая женственность сможет вновь войти в мужской мир воинов-апостолов. «Двенадцать» убивают в своей душе женственный элемент («бабу») и после этого существуют как бы во всецело мужском мире подвига. Но идеальное человечество не может быть навсегда сведено к одному лишь мужскому началу. Бессмертное человечество признает женщину будущего равной мужчине и создаст условия для высшей, чем только плотская, любви между ними. Любовь будущего будет эротико-эстетической, а не сексуально-детородной, любовью вечно мужественного и вечно женственного, Логоса и Софии. Этот брак воссоздаст то «божественное сходство», что некогда было заложено в человека истинным Божеством Света. Поэтому Катька, наивная «роковая женщина», русская Афродита из народа, не исчезает из «Двенадцати» после своей печальной земной кончины, но возвращается в новой ипостаси вечно женственного. Убитая Катька воскресает в андрогинном Христе «Двенадцати».

Наверно, не следует искать конкретные детали в образе андрогинного Христа, например какие-либо приметы Петрухи. Как свидетельствует Ю. П. Анненков, иллюстратор поэмы, по указаниям Блока он «убрал» у своего изначального Христа все специфические черты, «заменив его прозрачным и бесформенным силуэтом» [Анненков 1991: 68]. В этом силуэте можно увидеть «знак» Катьки, но «знаков» Петрухи нет. Тот ведь еще не слился с Христом в финале поэмы, и ему, по-видимому, предстоит еще долгий путь, пока он и его товарищи-апостолы не настигнут Христа, окончательно поняв, кто он. Силуэт андрогинного Христа, однако, является гарантией того, что когда-нибудь все люди постигнут «смысл любви» и найдут его в андрогинном Христе, который благословляет эту высшую форму любви.

О таких перспективах говорит и образ «бродяги» в первой главе поэмы. Сутулящийся бродяга, которого подзывают к себе проститутки, которые только что провели собрание на тему «тарифов» на их услуги, а теперь хотят поцеловаться с ним (349), – не бездомный нищий, как может показаться на первый взгляд, но скрытый лирический герой поэмы, тесно связанный с самим Блоком. Поэт был глубоко вовлечен в современные ему события и считал своим долгом быть их свидетелем и летописцем. Зимой 1917/18 года он часто бродил по улицам Петрограда, пытаясь осознать глубинное значение исторических событий, которых одновременно боялся, страстно желал и о приходе которых «пророчествовал». В записи от 13 января 1918 года он отмечает, что «бродил, бродил» по всему городу (9: 384), продуваемый холодным ветром. Блок пишет также о нехватке хлеба в городе (9,383; см. также 6: 58), включая в число недоедающих и себя. Эти подробности сближают поэта с бродягой, стоящим на пронизывающем ветру (3:349) и разговаривающим с проститутками, в то время как толпа требует «хлеба». Бродяга-поэт разделяет «черную злобу, святую злобу» народа по поводу как былых, так и нынешних несправедливостей.

Этот близкий к народу странствующий поэт в финале «Двенадцати» станет тем, кто зовет «вдаль», предвестником Христа будущего. В январе 1918 года Блок написал набросок драмы об андрогинном Христе, окруженном блудницами, среди которых есть и прекрасная Мария Магдалина. Христос здесь художник, с «женственной восприимчивостью» (7: 317) слушающий изречения народа, этого источника, питающего его искусство. Таким образом, несомненны параллели между Христом в наброске драмы и бродягой из первой главы поэмы «Двенадцати». Они оба обладают «женственной восприимчивостью» (поэма свидетельствует, как чутко ее автор слушал голос народа) и готовы воспринимать гнев и печаль народа как свои собственные. Более того, ни тот ни другой не брезгует общаться с проститутками; Христос драмы общается с ними, как и «бродяга», а Катьку можно рассматривать как своего рода Марию Магдалину.