Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Уж он и смотрит свысока,
(в его глазах два оселка),
потом пирует до отказу
в размахе жизни трудовой
<…>
и вдруг, шагая через стол,
садится прямо в комсомол.
А время сохнет и желтеет,
стареет папенька-отец (33)[177]

.

Приведенные выше строки несут на себе отчетливый отпечаток идей Федорова, поскольку философ отвергал тот тип прогресса, при котором «блудные сыны» чувствуют себя вправе расти и процветать, похоронив отцов и забыв о них [НФ 1: 19]. Он утверждал также, что дети, отделившиеся от родителей, превращают их в «нечто подобное скорлупе яйца, из которого вышел птенец» [НФ 1: 83]; для пирующего комсомольца его «папенька-отец» не более чем пустая, бесполезная шелуха.

Мысль, что каждое следующее поколение «выталкивает» предыдущее, конечно, не нова. Ее, например, можно найти у Пушкина в «Евгении Онегине» (глава 2, XXXVIII):

Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!

У этого образного круга можно выявить и другие интертекстуальные связи: так, слово «младенцы», часто применяемое в «Столбцах» по отношению к инфантильным мужчинам и женщинам эпохи нэпа, возможно, почерпнуто из «Легенды о Великом инквизиторе», рассказанной Иваном Карамазовым. Как известно, инквизитор намеревается превратить взрослых людей, наделенных свободной волей и способностью делать выбор, в счастливых младенцев, зависимых от своих отцов-инквизиторов, которые дали им «хлеб» и прописные истины, устранившие все сложное и трудное в жизни [Достоевский 1976,14: 236].

Инфантильный гигант-комсомолец из «Нового быта» чем-то напоминает и Андрея Бабичева, одного из героев романа Ю. К. Олеши «Зависть» (1927). Бабичев, этот толстяк-гигант эпохи нэпа, производит и потребляет большое количество питательной еды для сограждан, но выказывает свою духовную скудость, впадая в экстаз при виде новоизобретенной колбасы. Все же колбаса – не бессмертное создание искусства, а просто колбаса.

Инфантильных взрослых из «Столбцов» можно сопоставить и с архетипическим гигантским ребенком русской литературы – гончаровским Обломовым. Подобно Обломову, младенцы в «Столбцах» проводят много времени в снах о прошлом (ср. «Сон Обломова» в романе И. А. Гончарова), вместо того чтобы жить и действовать в настоящем. Их любовь к женщине, подобно обломовской, ограничивается одними лишь грезами. Несмотря на обаяние Обломова, контрастирующее с нелепостью младенцев, он, в сущности, такой же «паразит и патрофаг», живущий за счет труда своих предков и не вносящий ничего нового в формы социальной и политической жизни. Проводящий большую часть жизни в горизонтальности – в постели, на диване и иногда на даче на газоне, – постоянно терзаемый скукой, Обломов не делает практически ничего, чтобы бороться с духовной энтропией. С раннего детства он не живет, а прозябает и, хотя еще молод, уже готов погрузиться в объятия смерти. Но если Обломов может отговариваться тем, что паралич воли – единственная возможная реакция на безнадежную общественную ситуацию XIX века, у младенцев из «Столбцов» имелся выбор. Вот почему они сами целиком и полностью ответственны за свой чудовищный и бесплодный образ жизни.