Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Влияние мертвых предков явно пагубно, но воздействие живых гиликов, в особенности кулаков, на свое окружение еще более вредоносно. Эти деревенские «нэпманы» (хотя нэпа уже нет) должны быть изгнаны из творимого рая, строительству которого они мешают. Это и происходит в «Торжестве земледелия». Третья глава поэмы, озаглавленная «Изгнанник» (215), описывает отъезд кулака из деревни, отъезд, который, по-видимому, следует рассматривать как неизбежное следствие его собственного ретроградного отношения ко всему, что теперь происходит в сельской местности. Уже задолго до своей высылки кулак был «изгнанник средь людей» (215). Как и весь его неспособный к братским отношениям класс, он жил в духовной изоляции, порожденной эгоизмом. Накапливая нажитое эксплуатацией богатство, в частности «монеты с головами королей», постоянно употребляя местоимение «мой» вместо «наш» и не обращая внимания на то, что вся природа вокруг него «разрушена» (215), он сам навлек на себя изгнание. «Владыка батраков», он исключил себя из общности крестьян, и «ночь, строительница дня» совершенно справедливо сталкивает «старого ворона» в пропасть небытия (217).

Обществу и будущему человечеству кончина этого плотского класса пойдет только на пользу. Он обречен на то, чтобы разделить судьбу всей плоти, так как не способен на то, чтобы возвыситься до новой, менее материалистичной ступени развития. Вопреки утверждениям некоторых критиков, в поэме нет никакой скрытой симпатии к кулаку. В нарождающемся Новом мире он такой же лишний, как «лохматые боги» и деревянный плуг – древнее орудие пытки сельских мужиков, о котором пойдет речь ниже.

Психики, или люди души

Группа психиков в поэме многочисленна. Сюда входят крестьяне, которых в течение многих веков обирали, низводили до положения крепостных и лишали человеческого достоинства, а также их домашние животные. Нередко одних трудно отличить от других. По существу, вся деревня Старого мира «хлев напоминает» (209). С другой стороны, века эксплуатации не убили в этих страдальцах искру сознания. Но факт, что дистанция между человеком и животным в деревне накануне коллективизации не так уж велика, свидетельствует о том, что механизмы эволюции в неправильно управляемом Старом мире пришли в негодность.

Препятствием на пути «правильной» эволюции, например, явилось то, что сначала помещики, а потом кулаки принуждали и людей, и животных к непосильному труду. Угнетаемые люди были настолько измождены, что энергии на творческие мысли и возвышающие чувства попросту не оставалось, и они остановились в своем развитии. То же самое измождение мешало развитию животных. Как говорит конь в беседе «с тесной толпой» (212) других животных, его мозг – вовсе «не жалкий трутень» (213): он обладает сознанием, пусть даже и «бледным». Крестьянин, его хозяин, хотя сам мучает животных как «страшный бог» (213), мог бы сказать то же самое о себе. В Старом мире животные рождаются только для того, чтобы работать, размножаться и умирать, в точности как их хозяева, и, подобно последним, они страшатся такой судьбы. Вот почему в первых двух главах «Торжества земледелия» крестьяне и их животные ведут очень схожие разговоры о мучениях, которые они претерпевают от неуправляемой природы и старого образа жизни. Может быть, единственная разница между ними, согласно их разговорам, состоит в том, что люди больше животных озабочены своей посмертной судьбой. Так, в главе «Беседа о душе» некий «суровый мужик» говорит, что боится старости, этой жестокой насмешки над человеческой природой, а еще более – незнания о том, что ждет его после смерти, и другие мужики разделяют его опасения и страхи. В большинстве своем они убеждены, что их души бессмертны и что в каком-то виде мертвые продолжают существовать. Так, «суровый мужик» утверждает, что, когда он пашет землю, пред ним «все кто-то движется толпой» (208). Всех, невзирая на различие мнений, волнует вопрос «живет ли мертвецов душа» (209). Солдат высмеивает крестьян (хотя сам впоследствии вступает в разговор с мертвыми предками), но его насмешки воспринимаются с неодобрением. И может быть, мужики в чем-то правы.