Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Церковь Островов – это явно церковь Великого инквизитора из «Легенды», рассказанной Иваном в романе Достоевского «Братья Карамазовы». Ее кардинал монсиньор Фернандо Валенсуэло Пуельма родственен этому персонажу: он, например, заявляет, что простые люди «по своей психике подобны детям» (2:284) и поэтому должны управляться властью Церкви. Как и Демиург, которому он служит, кардинал не хочет, чтобы люди стали «взрослыми», – он предпочитает, чтобы они оставались послушным «стадом» несовершеннолетних (2:183), никогда не ставящим под сомнение существующий порядок вещей. Пуельма не исключает вожделение как средство сохранить покорность людей природе и ее «богоданным» законам. Поступи он иначе, он нарушил бы закон Демиурга. Хотя кардинал и питает отвращение к наготе и порицает Ортруду за ее культ обнаженного тела, этот «князь церкви» не возражает против чувственности и даже порока, лишь бы сохранялась внешняя благопристойность. Он сторонник плодовитости в браке, семьи и продолжения рода, но борется с прелюбодеянием и проституцией более на словах, чем на деле. Все это совершенно логично, ибо он слуга Змия. Его «чувственно-алые губы» и неискренняя змеиная улыбка (2: 279) говорят сами за себя.

Восточная ветвь христианской церкви – православная церковь Скородожа – мало чем отличается от западной католической. Она, возможно, более простодушна, более откровенно проникнута чувственностью, более наивна в своей суетности, но и она поклоняется Змию-дьяволу. Богатство монастыря, находящегося в окрестностях Скородожа, свидетельствует о том, что материально-плотский аспект существования ему дороже, чем духовное преображение. Хотя и считается, что монастырь – место уединения и молитв, «внимание [посетителей] странно обращалось на вещи, на прочные постройки, на клобуки и шелковые рясы монахов, на кружки для сбора денег у ворот и у дверей, на вкусные запахи из пекарен и кухонь» (3: 86). Так чувственность и материализм вкупе с политикой превращения человечества в послушное стадо объединяют две ветви церкви, одинаково стремящиеся к тому, чтобы не допустить сомнений в незыблемости мирового порядка, установленного Демиургом.

Сходство церквей подтверждается тем, что епископ Пелагий из скородожского монастыря приводит те же аргументы, что и кардинал Пуельма, когда объясняет Триродову необходимость телесных наказаний: «Молодости свойственна опасная наклонность заноситься и мнить о себе высоко. Даже о Боге забывает легкомысленная юность. В телесном же наказании дана человеку вразумительная мера его сил. Указывается, что не все ты можешь, что хочешь» (3: 100–101).

В монастыре часто пускают в ход розги. Наказания розгами применяются и к виновным, и к невиновным, чаще всего к последним, поскольку наказание наиболее эффективно, когда оно немотивированно. В этом отношении монахи подражают Демиургу, который внушает своим созданиям, людям, иррациональный «страх Божий», наказывая их «розгами» несчастий, болезней и смерти, независимо от фактической вины или невиновности.

Триродов считает, что монастырский быт слишком проникнут мирскостью (3: 97). Это мнение вызывает гнев Петра Матова, постоянного оппонента Триродова, особенно в религиозных вопросах. Хотя Матов поклонник Аполлона, бога языческого преклонения земной красоте, ему мила и красота монастыря; подобно автору «Воскресших богов» Д. С. Мережковскому, он сочетает в себе любовь к язычеству с любовью к христианству. Действительно, христианские храмы – эстетически привлекательные произведения архитектуры; однако Триродов, гностик, ценящий духовную красоту, считает, что в скородожском монастыре слишком много материальной чувственности. Так, находящаяся в монастыре прекрасная «чудотворная» икона испорчена дорогим и безвкусным окладом (3: 87), а рядом с ней помещена тарелка для сбора пожертвований (89). Даже благочестие имеет раздражающе физическую сторону: оно будто зависит от выставленных напоказ смердящих ран и измеряется степенью зловония, которое распространяют вокруг себя блаженные калеки. Лелеют ли плоть или умерщвляют, она играет в монастыре слишком заметную роль. Мирясь с подверженной распаду плотью, церковь как бы объявляет, что не намерена бороться с материальным миром во имя его преображения. Ей и не пристало бороться с ним, так как она проповедует догму духовного посмертного воскресения после второго пришествия Христа и Страшного суда. По существу, распятый Христос, каким его изображает церковное искусство, не уничтожает смерть, а только подтверждает ее власть.