Упраздненный театр

...Да, и вот Ванванч заглянул в папину комнату. Подошел к самому столу и вдруг увидел, что в папиных руках - револьвер! "Интересно?" - спросил папа. Ванванч кивнул и кончик языка высунул, благоговея. "Он настоящий?" спросил он шепотом. "Конечно, - сказал папа, - это дамский браунинг, видишь?.. Видишь, какой он маленький? Маленький, да удаленький, видишь? Шестизарядный, - папа и сам говорил по-мальчишьи, с придыханием, - ты видишь? Тут такая маленькая штучка - это предохранитель, видишь? Если его опустить, вот так, он будет стрелять..." - "А если не опустить?.." - "А вот, - сказал папа с восхищением и нажал спусковой крючок. Щелчка не последовало, - хорош?" - "А зачем он тебе? - спросил Ванванч с дрожью. Войны-то ведь нет..." - "Ну, мало ли,- засмеялся папа снисходительно, - мы ведь окружены врагами... мало ли... - потом он вгляделся в лицо сына и сказал: - Смотри, не дотрагивайся, слышишь? Чтобы не случилось беды. Ты слышишь? Пожалуйста, я тебя очень прошу, очень прошу... никогда..." Он вложил браунинг в коричневую кобуру и спрятал в ящике стола. Потом Ванванч не раз видел, как папа демонстрировал браунинг кому-то из гостей, потом он даже сам, когда никого не было дома, проник в ящик стола и дотронулся до прохладной коричневой замши.

Кстати, предупреждая Ванванча, Шалико заглянул в карие глаза сына и вдруг удивился этому взгляду. В нем были напряженность, восхищение, даже восторг, но ничего, кроме этих детских эмоций. О чем он думал, этот десятилетний мальчик? Что его беспокоило? Придет ли такой день, думал Шалико в этот момент, когда он сможет выложить сыну свои радости и свои сомнения? Пока же ведь все на уровне игрушек... Этот маленький мальчик, влюбленный в Робинзона Крузо и в кавалерийский гений Семена Буденного, вот он стоит, затаив дыхание, еще не утаивая своего простодушия. "Мой сын", подумал Шалико.

Потом Ванванч незаметно выплыл из комнаты, и Шалико вспомнил недавний вечер, когда закачался на пороге вернувшийся из Тифлиса Вано Бероев, вошел, шумный, насмешливый, в обнимку с громоздким пакетом, из которого вывалились, позванивая, бутылки с кахетинским вином, головка маслянистой желтоватой гуды[20], увядшая киндза, засохший лаваш, маринованный перец-цицака. Все забегали, засуетились. Запахло Тифлисом. Мария сунула лаваш в духовку, чтоб оживить его. Из комнаты доносился грохочущий голос. Ах, этот тридцатилетний холостяк с черным чубом, с плутовской улыбкой поднимающий стакан вина с удальством бывалого тамады и восклицающий, восклицающий с иронической многозначительностью, ну, просто нет спасения!.. Нет спасения, Вано, от твоих пронзительных прозрений, от твоего смеха, от всего этого, такого почти неуместного здесь, в уральской тайге, где мы сидим за столом с вытянутыми лицами, почти утратившие вкус к южному застолью, раздавленные заботами великого строительства, растерявшие навыки плавной, ленивой, празднолюбивой речи, отрывисто лающие друг на друга на каком-то угрожающем воляпюке...

"Ничего, ничего, - кричит Вано, расплескивая вино, - я вас вылечу, научу! Ашхен, сбрось маску! Сбрось!.. Ты такая красивая! У тебя такой Кукушка!.. Он еще умеет улыбаться!.. - внезапно он перешел на грузинский и сказал Шалико: - Что делать, Шалико? Здесь, наверное, такой климат, что все время руки дрожат..." Мария сказала ему по-армянски: "Ты много пьешь, Вано, оттого и дрожат..." - "Товарищи, - поморщилась Ашхен, - давайте говорить на языке Ленина..." Ванванч радостно проголосил: "Ура!", и Мария погладила его по голове. "Ну, ладно, - согласился Вано, переходя на русский... - Сейчас расскажу анекдот... Один Мегрелидзе проснулся утром и спрашивает жену: кто я? Она говорит: ты что, с ума сошел? Ты же Мегрелид-зе... А он спрашивает: а это что значит?.. Она говорит, плача: вайме, это же твое имя! Он говорит: ааа, а я думал, это профессия..."

Шалико хмыкнул. Ванванч задумался. Мария учтиво улыбалась. Ашхен сурово молчала. Потом спросила: "Он что, полный идиот был?.." - "Ашхен, улыбнись! Это же анекдот, - сказал Вано. - Так давайте выпьем за то... Ашхен, улыбнись... за то, чтобы быть людьми!.." "А анекдот все-таки дурацкий!.." - подумал Шалико.

Тифлисские ароматы вздымались над столом, кружили головы и не сочетались с сумеречными заоконными пейзажами, со всей этой развороченной глиной, повырубленной тайгой, с серыми лицами ударников и очередями за хлебом... "Скоро отменим карточки, - подумал Шалико, - какой скачок!"

А за столом царил веселый шалопай, напичканный анекдотами, легкомысленный, вальяжный, шокирующий своим хохотком и Ашхен, и Федора Крутова. Шалико спросил как-то главного инженера строительства Тамаркина о своем тифлисском протеже. "Феноменальный специалист, - вдохновенно отчеканил Тамаркин, - я доволен". - "Настоящий коммунист, еще бы", засмеялся Шалико. "Ну, это ваша прерогатива, - сказал Тамаркин, сверкнув очками, - я же имею в виду его профессиональные навыки..."