Упраздненный театр

Наконец, явилась долгожданная Колодуб. Она приехала из самого Свердловска. Это был громадный город, столица Урала, затерявшаяся где-то в таежных пространствах, далекая, но вполне конкретная в отличие от Москвы уже теперь слишком таинственной и слишком потусторонней, почти придуманной, куда не предвидится возврата, от которой в памяти только и осталось: бесформенный, звенящий трамвай, арбатский двор да коридор арбатской квартиры, где что-то оставлено, чего никогда уже не будет... И вот приехала Елена Колодуб, они всей семьей отправились во Дворец культуры на ее концерт. Афиши висели уже так долго, и так много было возвышенных и пылких разговоров о ее выступлении, что казалось - наступил долгожданный праздник. Ванванч даже слышал мельком на улице, как мужчина сказал женщине: "Ну, чего разоралась, будто Колодуб?!"

Все говорили только о ней. И вот она вышла на сцену, высокая, темноволосая, в светло-зеленом длинном платье и кланялась, покуда ее возбужденно приветствовали. И толстая аккомпаниаторша уселась за пианино. Низким меццо-сопрано Колодуб запела арии из опер, широко раскрывая большой рот, сверкая белыми зубами и странно откидывая руку над головой, словно посылала последний привет.

Многие из этих арий Ванванчу были уже знакомы. Папа тихонечко про себя подпевал. Бабуся слушала, замерев. Мама же слегка улыбалась, вскинув густые брови, как улыбаются очень счастливые, но слегка недоумевающие люди, не понимая, откуда вдруг это счастье и счастье ли это...

После концерта они молча возвращались по темной осенней дороге, благо дом был недалеко. Вдруг папа сказал в пространство: "Какая замечательная!.. И вообще, подумать только, здесь, в глуши, среди тайги... Там, у них, их колодубы черта с два будут петь для рабочих!.." Он прогово-рил это с твердой убежденностью, однако слабая вопросительная интонация все-таки прозвучала в его голосе. "Ээ, - сказала мама, подражая тете Сильвии, откуда ты знаешь?.. А Зяма и Амас рассказывали, что там много театров и кино..." - "Конечно, есть, - засмеялся папа, - но для кого?.. И потом, что там показывают? Я видел как-то в Москве американский фильм, их шедевр. Там красивая нищенка становится миллионершей..." - "Вай, - поразилась бабуся, какая счастливая!" Мама рассмеялась. "Мама, - сказал папа бабусе снисходительно, - но это же вранье..." Бабуся промолчала.

В школе каждый день играли в Колодуб, покуда однажды не грянул гром.

Троцкисты застрелили Кирова. А надо сказать, что это был самый, пожалуй, почитаемый Ванванчем большевик. Так уж сложилось. И не высокое положение одного из вождей вызывало вибрирующее чувство в Ванванче, а его фотография на стене дома, где Костриков смеется, распространяя волны обаяния, и его маленькие сверкающие глаза переполнены любовью к нему, к Ванванчу, только к нему, а тут еще рассказы мамы, как она встречалась с Кировым на Кавказе в те далекие времена и как он был прекрасен, выступая перед ними, юными кавказскими большевика-ми, как правильно было все, что он говорил, и как они все, задыхаясь от счастья, дарили ему в ответ свои восторженные выкрики... И папа вспоминал, как Сергей Миронович пожал ему руку и сказал с искренним восхищением: "Такой молодой начальник городской милиции?! Ну замечательно! Ну, теперь держись, мировая буржуазия!.. Да и меньшевикам достанется, верно?" И папа восторженно крикнул ему: "Верно, товарищ Киров... Пусть только попробуют!.."

И вдруг этот выстрел! И его оказалось достаточно, чтобы лишить жизни такого человека... Ванванч вздрогнул и едва не закричал, когда прибежавшая с работы мама трясущимися губами сообщила все это и, плача, металась по квартире, и бабуся выкрикивала свое отчаянное: "Вай, коранам ес!.. Вай, коранам ес!.."

Полы скрипели. Стены тряслись. Мороз за окнами ударил пуще.

Ванванч шел в свою вторую смену, чувствуя давление в груди, и никак не мог поверить, что могло произойти такое, и вдруг увидел проходящих мимо рабочих, которые хохотали над чем-то смешным. Он став всматриваться в лица прохожих, но ни на одном из них не обнаружил признаков скорби... "Что же это такое? - подумал он. - Как странно!"

В классе Нина Афанасьевна сообщила им о трагедии. Она словно зачитала газетные строки: "Троцкистские двурушники и немецкие шпионы застрелили нашего славного выдающегося Сергея Мироновича Кирова! Пусть падет на них гнев и презрение советского народа!" Сначала нависла тишина. Потом, как обычно, свет погас, и раздалось мышиное шуршание, и началось привычное переселение. Вспыхнула дежурная порция бересты. "У, козлы!" - закричала учительница.