Упраздненный театр

У Ашхен взлетели шамаханские брови, когда сын рассказал об этом. "Мы сидим в темноте, вот так, мамочка, а у нее такое плечико горячее!" То есть ее удивило не само по себе его признание, а это вот "горячее плечико". Она никак не могла успокоиться и рассказывала об этом Шалико, нервно посмеиваясь, но когда он рассмеялся, ей стало как-то полегче, словно ответствен-ность за сына теперь уже поделена на двоих. "Бедный Кукушка, сказала она, - тут не то что оперы нет, тут даже кино бывает раз в полгода". - "Скоро приедет Елена Колодуб, - сказал Шалико, - будет петь арии у нас во Дворце культуры". - "А, - сказала Ашхен отрешенно, интересно..." Она вновь как-то внезапно и потерянно улыбнулась ему и представила себе Арбат, извозчиков, трамваи, фонари, легкий снежок и ярко освещенный Вахтанговский театр. Она вздохнула, но Шалико этого не услышал он мельком заглянул в комнату тещи. Там спал, раскинувшись, его сын, наоткровенничавшись вволю о горячем плечике русой своей соученицы. "Этто что такое? - спросила как-то Ашхен. - Ты что, тоже думал так в детстве?" "Мне было одиннадцать лет, - тихо засмеялся Шалико, - и я был влюблен в Ксению". Ашхен пожала плечами, сделала большие глаза, но на губах ее застыла улыбка: ей было приятно все это знать и слышать. "Через месяц я уже влюбился в Дарико, - сказал Шалико, - и даже попрыгал перед ней в лезгинке, как сейчас помню, лица ее почти не помню, а как прыгал и как сгорал помню, и она поцеловала меня в лоб!.. - и он рассмеялся. - Представляешь?.. - потом он помрачнел и выдавил с трудом: - ...Она пришла, знаешь, ко мне в двадцать первом году, когда я уже был начальником милицейским в Кутаисе... Ну, она была такая здоровенная девица с большим носом, и я ее уже плохо помнил..." - "Зачем она пришла? - спросила Ашхен без особого интереса. Поцеловать в лоб?" - "Какой там лоб... Мы арестовали ее отца... ну, как тогда было... чуждый элемент и все прочее, и она пришла просить, вспомнила, что я целовал ее и что я лезгинку перед ней плясал... ну, во имя этой детской любви, мол... я ей сказал: во-первых, гражданка, это вы меня поцеловали в лоб, а не я, во-вторых, ваш отец - ярый враг рабоче-крестьянской власти, и мы с ним чикаться не будем!.." - "А потом?" спросила Ашхен. "Ну, что потом? Потом его подержали и выпустили... а потом они, по-моему, уехали в Турцию или в Грецию..."

- "А потом, - спросила Ашхен, усмехаясь, - кто еще целовал тебя в лобик?" - "Ну, кто же, кроме тебя, Ашо-джан?" - засмеялся Шалико.

С Ашхен что-то произошло. Она стала исподтишка, как бы между прочим, приставать к Ванванчу, выспрашивать у него, какая Леля, да что она, почему... Что-то материнское вдруг заговорило в ней, что-то такое проснулось, ранее неведомое. Конечно, никаких назиданий, никаких нравоучительных бесед, никаких хитроумных подходных маневров. "А Леля красивая девочка?" А сама вглядывается, вглядывается, что он ответит и как при этом себя поведет. "Да, мамочка".

- "А о чем вы с ней разговариваете?" - "Ни о чем..." - "Что же, все время молчите?" - "Да". - "И что же?" - "Ну, я же тебе рассказывал: сидим рядом..." Да, да, думала она, рассказывал и про рядом, и про горячее плечико, так хочется спросить: ну, что ты при этом испытываешь? Но это уже иные сферы...

Мария сказала ему как-то: "Балик-джан, ты позови Лелю к нам, поиграйте у нас... Помнишь, как Ниночка приходила и вы играли?"

Он, конечно, помнил. Однажды она пришла к нему со Славкой Зборовским. Это был маленький мальчик с лицом кролика, добрый и восторженный. Ванванч предложил играть в гражданскую войну. Они, конечно, согласились. Взяли в руки палки, закричали "ура!" и начали палками сдирать со стены обои. Потом запели:

На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш-марш вперед,

Рабочий народ!..

Ванванч знал все слова, Нинка подпевала некоторые, Славка же по малолетству выкрикивал "Ля-ля-ля!.." Клочья обоев трудились на полу. Бабуся маячила в дверях с побелевшим лицом. О возмездии никто не думал.

Он предложил Леле поиграть у него дома. Она зарделась и сказала: "Я у мамы спрошусь..." На следующий день сообщила, отводя глаза: "Мама говорит: нечего по начальникам ходить..." Она стояла перед ним в серой юбочке, штопаной вязаной кофточке и в серых подшитых валенках. Темно-русая челочка спадала на лоб, веснушки насмешливо толпились возле носа, она произносила чужой приговор как чужая, не придавая ему значения и не вникая в смысл, и улыбалась по-свойски, показывая белые зубки. А его тоже это нисколько не задевало: видимо, потому, что была это бабусина затея, а у него опять оставались, как и прежде, внезапные отключения электричества, мышиное скольжение в наступившей темноте и горячее Лелино плечо, и шумное ее дыхание.