Упраздненный театр. Стихотворения

Ах, Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня,

ведь сам по проволке идешь…

* * *

На арбатском дворе – и веселье и смех.

Вот уже мостовые становятся мокрыми.

Плачьте, дети!

Умирает мартовский снег.

Мы устроим ему веселые похороны.

По кладовкам по темным поржавеют коньки,

позабытые лыжи по углам покоробятся…

Плачьте, дети!

Из-за белой реки

скоро-скоро кузнечики к нам заторопятся.

Будет много кузнечиков. Хватит на всех.

Вы не будете, дети, гулять в одиночестве…

Плачьте, дети!

Умирает мартовский снег.

Мы ему воздадим генеральские почести.

Заиграют грачи над его головой,

грохнет лед на реке в лиловые трещины…

Но останется снежная баба вдовой…

Будьте, дети, добры и внимательны к женщине.

До свидания, мальчики

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:

стали тихими наши дворы,

наши мальчики головы подняли —

повзрослели они до поры,

на пороге едва помаячили

и ушли, за солдатом – солдат…

До свидания, мальчики!

Мальчики,

постарайтесь вернуться назад.

Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,

не жалейте ни пуль, ни гранат

и себя не щадите,

и всё-таки

постарайтесь вернуться назад.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:

вместо свадеб – разлуки и дым,

наши девочки платьица белые

раздарили сестренкам своим.

Сапоги – ну куда от них денешься?

Да зеленые крылья погон…

Вы наплюйте на сплетников, девочки.

Мы сведем с ними счеты потом.

Пусть болтают, что верить вам не во что,

что идете войной наугад…

До свидания, девочки!

Девочки,

постарайтесь вернуться назад.

* * *

Настоящих людей так немного!

Всё вы врете, что век их настал.

Посчитайте и честно и строго,

сколько будет на каждый квартал.

Настоящих людей очень мало:

на планету – совсем ерунда,

а на Россию – одна моя мама,

только что она может одна?

* * *

Е. Рейну

Из окон корочкой несет поджаристой.

За занавесками – мельканье рук.

Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста:

шофер в автобусе – мой лучший друг.

А кони в сумерках колышут гривами.

Автобус новенький, спеши, спеши!

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

в любую сторону твоей души.

Я знаю, вечером ты в платье шелковом

пойдешь по улицам гулять с другим…

Ах, Надя, брось коней кнутом нащелкивать,

попридержи-ка их, поговорим!

Она в спецовочке, в такой промасленной,

берет немыслимый такой на ней…

Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы…

Куда же гонишь ты своих коней!

Но кони в сумерках колышут гривами.

Автобус новенький, спеши-спеши.

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

в любую сторону твоей души!

* * *

О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой,

когда я шагнул с гитарой, растерянный, но живой?

Как будто шагнул я со сцены в полночный московский уют,

где старым арбатским ребятам бесплатно судьбу раздают.

По-моему, всё распрекрасно, и нет для печали причин,

и грустные те комиссары идут по Москве как один,

и нету, и нету погибших средь старых арбатских ребят,

лишь те, кому нужно, уснули, но те, кому нужно, не спят.

Пусть память – нелегкая служба, но всё повидала Москва,

и старым арбатским ребятам смешны утешений слова.

Песенка об Арбате

Ты течешь, как река. Странное название!

И прозрачен асфальт, как в реке вода.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое призвание.

Ты – и радость моя, и моя беда.

Пешеходы твои – люди не великие,

каблучками стучат – по делам спешат.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты – моя религия,

мостовые твои подо мной лежат.

От любови твоей вовсе не излечишься,

сорок тысяч других мостовых любя.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое отечество,

никогда до конца не пройти тебя!

Веселый барабанщик

Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше,

когда дворники маячат у ворот.

Ты увидишь, ты увидишь, как веселый барабанщик

в руки палочки кленовые берет.

Будет полдень, суматохою пропахший,

звон трамваев и людской водоворот,

но прислушайся – услышишь, как веселый барабанщик

с барабаном вдоль по улице идет.

Будет вечер – заговорщик и обманщик,

темнота на мостовые упадет,

но вглядись – и ты увидишь, как веселый барабанщик

с барабаном вдоль по улице идет.

Грохот палочек… то ближе он, то дальше,

сквозь сумятицу, и полночь, и туман…

Неужели ты не слышишь, как веселый барабанщик

вдоль по улице проносит барабан?!

* * *

Ах, война, она не год еще протянет —

на то она и война.

Еще много километров портянок

выкроят из полотна.

Встанет, встанет над землей радуга,

будет мир тишиной богат,

но еще многих всяких дураков радует

бравое пенье солдат.

И потому, знать, за щедро пролитые

за жизнь и за радость живых

трехлинеечки, четырежды проклятые,

бережем, как законных своих.

Вобла

Холод войны немилосерд и точен.

Ей равнодушия не занимать.

…Пятеро голодных сыновей и дочек

и одна отчаянная мать.

И каждый из нас глядел в оба,

как по синей клеенке стола

случайная одинокая вобла

к земле обетованной плыла,

как мама руками теплыми

за голову воблу брала,

к телу гордому ее прикасалась,

раздевала ее догола…

Ах, какой красавицей вобла казалась!

Ах, какою крошечной вобла была!

Она клала на плаху буйную голову,

и летели из-под руки

навстречу нашему голоду

чешуи пахучие медяки.

А когда-то кружек звон, как звон наковален,

как колоколов перелив…

Знатоки ее по пивным смаковали,

королевою снеди пивной нарекли.

…Пятеро голодных сыновей и дочек.

Удар ножа горяч как огонь.