«Упрямец» и другие рассказы

Сколько раз приходил я, бывало, в наш клуб на доклады и собрания — и всегда чувствовал себя легко и свободно, точно у себя в лесу. Сяду на первый попавшийся стул, посижу, послушаю, а надоест — выйду потолковать за дверью с курильщиками, потом опять ворочусь назад, а не то наведаюсь в магазин напротив, поглазеть на рассевшихся за столиками любителей опрокинуть стаканчик ракии…

А на этот раз только увидел вывеску: «Клуб Болгарской Коммунистической партии» — и сердце сжалось так, словно кто ухватил его рукой, стиснул и выдавил всю кровь до капли. Потом отпустил — и тогда оно подпрыгнуло и толкнулось мне в горло, так что я едва не задохнулся. Но делать было нечего: застегнул я воротник новой куртки, которую надевал только по праздникам, одернул ее и перешагнул через порог, высоко поднимая ноги, чтобы чего доброго не споткнуться.

В маленьком невзрачном зале, оборудованном в помещении двух бывших частных лавок, рядами стояли стулья; свободных мест было достаточно, но я почему-то не решился сесть там, а примостился в сторонке, на скамейке у стены.

Может быть оттого, что еще не зажгли лампу, все в клубе казалось мне особенным, таинственным, как бывает в лесу в сумерки. Темневшее в углу красное знамя напомнило мне о том, какой алой была кровь трех замученных в нашем селе партизан, — когда жандармы сбрасывали с телеги их трупы на середину площади, она еще сочилась из ран… И лозунги на стенах клуба были сегодня уже не просто рядами букв, намалеванными нашим Колю-художником, а важными напутствиями, обращенными как бы ко мне одному…

Поднял я глаза на тех, кому принадлежали эти изречения, но и Ленин, и Сталин, и Димитров — все трое ответили мне строгим, пристальным взглядом, словно спрашивали себя:

— А получится ли член партии из этого неотесанного краснощекого лесника?

— Он, должно быть, больше до еды охоч, чем до книжки.

— Куртка у него так и трещит по швам от крепких, как у буйвола, мускулов, а вот голова, похоже, от большого ума не лопнет…

Такими же строгими и какими-то отчужденными показались мне в тот вечер и наши бунинские коммунисты. С моего укромного места, с этой стоявшей в сторонке скамейки, я мог незаметно разглядывать всех по очереди. Знал я их еще с детства, вырос у них на глазах. Свои вроде люди, а смотрят — не улыбнутся, словно я чужак какой, пришлый. С кем ни встречусь взглядом — тут же отводят глаза в сторону. Почудилось мне даже, будто кое-кто покачивает головой: ну, погоди, мол…

Один только Крыстё, мой дядя с материнской стороны, пекарь нашего кооператива, то и дело ухмылялся, на меня глядя, подмигивал и делал мне руками разные знаки: не робей, мол.

В самом деле, кто его знает, как все это обернется? Ходили ко мне все — кто за дровами, кто за хворостом, кто за разрешением выкосить лесную полянку, кто еще за чем. Как человек в лесу главный, я каждому старался помочь по мере возможности и в пределах закона. Но ведь многим, случалось, и отказывал. Которых, бывало, штрафанешь; кого, словно арестанта, и в сельсовет препроводишь. А иной раз и того хуже… Интересно, как они сейчас со мной обойдутся? Признают своим товарищем, примут в свои ряды или, чтоб отыграться за старые обиды, возьмут да и сделают мне отвод?

Еле дождался я, пока они обсудили два первых вопроса повестки дня и перешли к третьему: «Прием новых членов».

Опасения мои оказались совершенно напрасными.

Бывший старший лейтенант, а теперь секретарь бунинской партийной организации Иван Тодоров сделал краткое, но очень благоприятное сообщение о моей личности. Его примеру последовали и остальные ораторы. Развернулось даже какое-то совершенно несвойственное нашему селу, славящемуся по всей округе злыми языками, состязание: все, что только есть на свете хорошего, приписать одному-единственному человеку.

Припомнили, что еще дед мой был первым на селе безбожником и бунтарем и как-то на престольном празднике в Койнаре при всем честном народе ощипал бороденку тамошнему попу Дамяну за то, что тот подмигнул моей молодой еще в те годы бабке.

Несколько раз помянуто было, что еще мальчонкой считался я самым верным помощником и надежным связным партизанского отряда «Смерть фашизму».

— А кто первым откликнулся на призыв и поступил в лесную школу в Берковице? — сдобным, как тесто, голосом спросил дядя Крыстё. — Кто засадил деревьями скалистый склон Червеницы? Кто отвадил не только наших, бунинских, а и соседских людишек от незаконных порубок в лесу? Кто превратил окрестные леса в цветущий сад, сделав прививку тремстам шестидесяти трем диким грушам, яблоням и сливам, да еще по всем правилам мичуринской науки?! Не кто другой, как Алекси!

Последующие ораторы подхватили:

— Алекси окружил хозяйственный двор нашего кооператива шестью рядами канадских тополей.

— У Алекси ни одного случая пожара в лесу.

— Об Алекси три раза писали в газете.

— Алекси — отличник министерства!

— Алекси то… Алекси это…