«Упрямец» и другие рассказы

Потоки похвал увлекли за собой даже усатого путевого сторожа Нино Петкова, который годами молчал на собраниях, предпочитая все свои мысли и чувства изливать в самодельных стихах. Но, кроме стихов, Нино мастерил также и отличные полированные палки с самыми разнообразными ручками — в виде утиных носов или орлиных клювов, либо же львиных, змеиных или собачьих голов.

Для нужд своего надомного промысла путевой сторож частенько пробирался в лес и срезал самые ровные, самые прямые и гладкие саженцы. Я не раз строго-настрого предупреждал его, однажды даже составил на него акт. А сейчас Нино нарушил обет молчания и поднял руку — ясное дело, только чтоб ко мне подольститься.

Председательствующий дал ему слово, и он встал, энергично расправив двумя пальцами свои усы.

Усы эти, черные, пышные, горделиво выступали из-под большого горбатого носа. Нижние их края переходили в ровную, тщательно подбритую линию, тянувшуюся во всю ширину скуластых щек до самых ушей. Верхняя линия, прихотливо изогнувшись, огибала мясистые ноздри, потом опускалась под острым углом книзу и, описав полукруг, сливалась с курчавыми волнами бакенбард. И была это не дикая, беспорядочно разросшаяся чаща, а тщательно выхоженная, бритвой и гребенкой взлелеянная на лице культура. Каждый завиток, каждый локон выполнял свое назначение, подчиняясь общей задаче: создать образ мужественной силы и красоты. Ветераны первой мировой войны называли усы дяди Нино «императорскими», так как точно такой же декоративной растительностью украшал себя австрийский император Франц-Иосиф.

Если добавить к этому, что и мохнатые брови нашего путевого сторожа являли собой в уменьшенном масштабе точное повторение усов, станет понятным, почему заезжие туристы — пассажиры международных вагонов, сгрудившись у окон, а иногда и высыпав на перрон, надолго задерживали отправление поезда, во что бы то ни стало стремясь сфотографировать Нино Петкова, как наиболее выдающуюся достопримечательность народно-демократической Болгарии.

Нино встал, поклонился, словно он на сцене, и очень поэтично, но до того оглушительно, точно в груди у него звенел медный колокол, начал:

— Товарищи! Вы знаете, я не оратор, буду краток. Но разрешите мне воскресить перед вашим мысленным взором волнующую картину: наш уважаемый лесничий Алекси Монов, карабкаясь со своим неутомимым ослом по крутым склонам Червеницы, доставляет на самую ее вершину воду, чтобы собственноручно напоить опаленные немилосердным солнцем нежные побеги новых зеленых насаждений. Да, товарищи! Подвиг может быть совершен даже с помощью одного только осла! Именно поэтому, вследствие вышеозначенного подвига, молодой лес ныне украшает цветущее наше село и радует посредством своего вида как наши, местные взоры, так и взыскательные взоры туристов из международных вагонов. Пока я слушал высказывания по поводу обсуждаемой сегодня кандидатуры — нашего уважаемого товарища Алекси Монова, я в уме сложил куплет, которым и хочу закончить свое выступление.

Тут Нино опять дернул себя за усы, и колокол в его груди прогудел:

Коль все жители нашей деревни
По одно́му ростку посадя́т,
То округа вся в скором времени
Зацветет, как цветущий сад.

Первым захлопал дядя Крыстё. Его примеру последовал еще десяток наиболее пламенных приверженцев родного края, любителей лесов и ценителей поэзии.

Послышались возгласы:

— Чего там… Давайте голосовать!.. Принять!.. Все ясно!..

На круглых щеках партийного секретаря заиграла довольная улыбка, и он поднялся из-за стола президиума:

— Не возражаю…

Вероятно, так, под аплодисменты, прошло бы и голосование, если бы тетка Рада — партизанка, мать нашего секретаря, не вскочила сердито со своего места — маленькая такая, шустрая бабенка в опрятном простеньком черном платье.

— Минуточку, товарищи! Давайте разберемся! — воскликнула она своим звонким голосом, и глаза ее сверкнули из-под низко повязанного платка. — Не дело это, товарищи, нельзя так: нахвалили человека и сразу принимать. Нет, так коммунистом не становятся!

Ох, и звонкий же у нее голос, у тетки Рады. В молодости слыла она первой певуньей во всем Бунине. Жила она в верхнем квартале, который прозвали у нас Кремлем — и за то, что дома там на горе стоят, среди зубчатых скал, и за то, что «кремлевские» вот уже три поколения подряд все сплошь коммунисты. При фашистах Рада Тодорова, каким бы делом ни была занята, какое бы горе в душе ни прятала, — неумолчно пела. Пела и песни Ботева, и другие песни, но непременно бунтарские или веселые. Говорила она мне, что поет для того, чтобы укрепить дух в наших людях и досадить нескольким гадам, которые есть в селе. Умолкли песни тетки Рады только тогда, когда старший сын ее пал в партизанском бою с песней Ботева на устах, и так же, как Ботев, сраженный пулею в лоб.