— Этого удовольствия я тебе не доставлю! — махнул рукой заместитель и направился к почте, чтобы послать телеграмму с просьбой об отставке.
Околийский судья неусыпно следил также и за направлением высокой болгарской политики, посещая все собрания, на которых выступали ораторы, присылаемые «Центром национальной пропаганды». Объективность в судье он считал вредной, отжившей традицией и в открытую провозглашал непримиримость своих общественных позиций. Что бы ни говорил оратор, шакал неизменно брал слово и отрывистым лаем, с определенностью, не оставлявшей и тени сомнения, изрекал:
— Я гов-ворю от имени всех че-честных националистов на-нашей околии. От имени н-нашего народа заявляю вам, что я не до-доволен вашими туманными выск-казываниями. Мы хотим услышать нечто бо-более определенное относительно ме-мер, которые предпринимает правительство для уничтожения врагов государства и достижения на-национального единства. Я п-прошу господина оратора довести до с-сведения царского п-правительства Бо-Болгарии, что народ на-нашего края заявляет:
«Мы требуем к-крутых мер! С подрывателями г-государственных основ пора п-покончить! Народ требует виселиц! Мы настаиваем на с-сооружении хотя бы ста тысяч ви-виселиц! Попрошу уважаемого оратора запомнить: хо-хотя бы ста тысяч виселиц!»
100 000 виселиц!
Но как найти сто тысяч истинных подрывателей основ? И кто будет решать, подрыватель ты или нет?
Кто же еще? Да именно такие, как вот этот взбесившийся судья!
100 000!
Тут даже самый благонамеренный обыватель призадумается: а не перепадет ли по крайней мере одна перекладина на его долю! И вздрогнет.
Не вздрогнуло, а ходуном заходило сердце директора гимназии, когда в один прекрасный день он увидел шакала, без стука перешагнувшего порог его кабинета.
— Господин д-директор, — не здороваясь, заявил околийский судья, — я пришел л-лично, чтобы сказать вам, что я не-недоволен поведением ва-ваших учеников.
— Простите… Но в чем дело?.. — спросил отец местного просвещения.
— Ва-ваши ученики, господин директор, со-сорванцы. Ва-ваши ученики нево-воспитанны! У ва-ваших учеников нет никакого чувства приличия и чинопочитания!
Директор поднял голову и решительно отчеканил:
— Укажите виновника, и я вам обещаю… что накажу его строжайшим образом! Я исключу его из гимназии!
Надо сказать, что директор слов на ветер не бросал. Поскольку наша гимназия издавна славилась свободолюбием своих учеников, то, для того чтобы раз навсегда усмирить бунтарский дух, из всех усердных директоров гимназий был выбран именно этот. Ученики изгонялись из гимназии пачками, пока преподаватели не перепугались, что у них недостанет учащихся для параллельных классов. А это бы повлекло за собой сокращение числа самих преподавателей.
Но, понятно, одно дело объясняться с беззащитными деревенскими ребятишками, и совершенно другое — с околийским судьей, от которого зависит не только твоя должность, но даже жизнь и смерть.
— Назовите виновника! — умолял директор.
— Речь ид-дет не об отдельных виновниках, — оборвал его судья. — Все ваши ученики одного поля ягода!
— Но… простите…
— Ни-никаких «простите», господин директор! Идем мы тут как-то с господином агрономом — вам, надеюсь, известно, какой это п-прекрасный па-патриот и об-общественный деятель. Встречаем це-целую ватагу ва-ваших учеников, и ни один из ни-них не считает нужным нас приветствовать. Б-безобразие! Но-но, разумеется, в этом виноваты не только они. Мне известны «левые» убеждения у-учителей, но вы, господин директор, являетесь официальным п-проводником политики министерства народного просвещения, и вам надлежало бы…
— Что вы, господин судья! Как могли вы так подумать обо мне! Я приму все меры! Я…
— Да, да, меры принять необходимо! Наш г-город — не София! Видных людей можно по пальцам перечесть! В-внушите ва-вашим воспитанникам, что им следует при встрече здороваться с нами самым любезным и учтивым образом. Или с-снимать шапку, или ри-римским приветствием.
— Да, да, конечно! — вскинул по-гитлеровски руку директор. — Это было бы неплохо! То есть, я хотел сказать, это было бы очень хорошо. Да, да, отличная мысль! Видных людей города необходимо приветствовать.
Судья скромно улыбнулся:
— Не-не хотел бы, чтобы вы поняли меня превратно. М-мне лично приветствия ги-гимназистов не нужны, но я озабочен судьбой нашего п-п-подрастающего поколения.
— Да, я распоряжусь! Не знаю только, как познакомить гимназистов с вашей особой? По фотографии или как-нибудь иначе…
— Полагаю, непосредственно бы-было бы лучше.
— Да, вы правы, так лучше.
— Так вы-вы уж там распорядитесь…
— Разумеется, распоряжусь. Мы обдумаем с учителем гимнастики и с руководителем «Бранника», что́ следует предпринять.
И два достойных друг друга административных деятеля расстались.
На другой день к восьми часам все ученики были выстроены в каре посреди двора гимназии. Внутри каре, на расстоянии трех шагов перед строем, стали учителя и учительницы.
Учитель гимнастики произвел смотр выправки и доложил директору, что все готово.
Директор послал сторожа за судьей.