«Упрямец» и другие рассказы

— Бах! — выкрикивал он наконец.

Дамян, услышав «выстрел», вскакивал с койки и кричал:

— Хватит, Тодор! И не стыдно тебе! Да погляди на себя — этакий верзила!

И тут же отправлялся на поиски напуганного зайчишки.

Молодого агронома очень сердили охотничьи «шутки». Он даже обратился ко мне за помощью — я, мол, как секретарь должен вразумить Тодора. Зайчонок приносит столько радости его ученикам, что этот сумасшедший должен в конце концов понять такую простую вещь и оставить их любимца в покое.

Дамян хитрил — не только для гимназистов, но и для него самого зайчонок был незаменимой радостью!

Мне сказали, что он собирается даже пронести Длинноухого под арестантским халатом в комнату свиданий и показать через решетку его ушки и мордочку своему мальчугану. По ночам молодой папаша брал зверушку под одеяло и ласкал его вместо своего еще не ласканного заиньки.

Гимназисты смастерили ящичек и устроили в нем из лоскутков постель для зайчишки, на которой, правда, он почти и не лежал, так как они буквально не спускали его с рук.

Особенно много забот у нашей мелюзги было с пропитанием зайчонка. Мальчики ходили от одного товарища к другому и каждого просили наказать своим близким: вместе с едой для людей пусть вкладывают в передачи морковь и салат для зайчонка.

Дамян написал даже открытку жене и попросил моркови: больному товарищу очень нужны витамины!

В результате «больной товарищ» Длинноухий был обеспечен по крайней мере на месяц морковью и салатом.

Но ему не суждено было все это съесть.

Наступили тревожные, напряженные дни, которые в фашистских тюрьмах всегда предшествовали празднованию Первого мая.

Готовились к празднику все без исключения — каждый выполнял какое-то поручение.

Тодор взял на себя организацию «круговой обороны» в предстоящем столкновении с надзирателями и охраной.

Дамян руководил большой группой «переписчиков», среди которых были и «ребятишки» — гимназисты.

Приятно было смотреть, как мальчики целыми днями не отрывались от листов бумаги, на которых они аккуратно выводили мелкими печатными буквами строчки листовок и рукописные газеты. Готовая «продукция» текла отсюда непрерывным потоком во все камеры главного корпуса тюрьмы.

Вовремя была проведена и «вещественная подготовка»: и у нас, политических, и у уголовников. В конце марта, пока еще тюремное начальство не стало слишком бдительным, мы начали варить на нашем примусе красную краску. Старые материнские платки, простыни, рубашки кроились, резались, меняли свой цвет, а затем засовывались под подкладку и в тюремные тайники, где обычно хранилось все запретное.

Большое полотнище, окрашенное в темно-вишневый цвет, было разрезано на ленты. Приготовили красный бант и для зайчонка.

Те, кто не знал, заучивали и тихонько распевали «Интернационал».

Прорепетировали и хоровую декламацию политических лозунгов…

Пятнадцать Первомаев встретил я в старых темницах и в новых, современных тюрьмах — в одиночках и в общих камерах, в карцерах и в подвалах для пыток, Если описать один за другим эти «праздники» — вы бы увидели, словно отраженное в черном зеркале, развитие фашистской диктатуры в Болгарии. Но вы бы увидели также и быстрое укрепление нашей партии, ее большевизацию.

В праздновании этих пятнадцати Первомаев были и отличия и сходство: по-разному они готовились и проводились, по-разному расправлялись и издевались над нами фашистские палачи.

Первые шаги были робкими. В 1926 году, когда после сентябрьского и апрельского разгромов наше движение только начало оживляться, — это были взаимные поздравления, воспоминания о прошлом Первомае или несколько вывешенных где-нибудь лент. Но даже это становилось тогда источником веры в новый подъем борьбы и в будущую победу. Наши старые товарищи бледнели от волнения, увидев красную ленту, и, хотя они пытались улыбаться, на глазах у них выступали слезы.

В последующие годы празднования становились уже организованными политическими демонстрациями; их устраивало вновь образованное партийное руководство. Участились массовые голодовки, манифестации, митинги, выступления; тюрьмы сплошь украшались красными знаменами, гремели «Интернационал» и «Дружная песня»…

А враг отвечал нам массовыми избиениями, стрельбой по окнам камер, пытками. Нас на целые месяцы сажали в одиночки, лишали права переписки, запрещали получать передачи от близких.

Когда я мысленно возвращаюсь к тем временам, теперь, со светлой вершины нашей исторической победы, я вижу, как стираются различия и детали наших боевых первомайских празднеств и остается основное — то, что их объединяет.

Остается удовлетворение от того, что пройденный нами путь был правильным, остается высокое сознание того, что каждое наше первомайское выступление в тюрьме было частицей всенародной борьбы, общего героического порыва рабочих всего мира к боевому революционному единству.