«Упрямец» и другие рассказы

— Знаете вы, какие у бондаря кулаки? — И она оглядела злыми глазами ряды женщин, как будто кто-то из них должен был ей ответить. — Кузнечного молота тяжелей! Треснет — тело в том месте гнить начинает. Я кричу, дети орут, отец их хрюкает, точно свинья пьяная. Пошатнулся Манол, палку ли, кочергу ли схватить хотел, а я метнулась во двор, да и бросилась со всех ног в сельсовет. Так надо же! Председатель в город уехал. Замещает его секретарь парткома, он же и член совета у нас. «Что вы здесь сидите! — как вьюга врываюсь я в кабинет. — Для того, что ли, власть у нас народная, чтобы мужья нас как собак колотили? Помнишь, что товарищ Димитров насчет женщин наказывал? Или забыли все, как только его не стало?» — «Подожди, Петра…» — «Не буду я ждать! Не буду! До Центрального комитета дойду! Дожили мы — из-за коммунизма бьют нас!» — «Динко! — крикнул секретарь сторожу, который как раз вошел в комнату, словно чувствуя, что сейчас понадобится. — Беги приведи сюда Манола. Тащи его сюда, живого или мертвого!»

Положил он правую руку мне на плечо и говорит негромко: «Ты, Петра, женщина умная. Не спеши, не кори народную власть, если мы лично в чем виноваты. Успокойся и расскажи по-человечески, что у тебя там стряслось».

Тихо говорит наш секретарь, но слова у него камня тяжелее. Три года он в тюрьме сидел, левая рука у него с тех пор плетью висит — от побоев.

Успокоилась я и рассказала, какую подпольную диверсию задумала кулацкая шайка — изничтожить нас руками наших собственных несознательных мужей.

«Стройку нашу провалить хотят! — вскипела я снова. — Не понимаешь, что ли? Любой ценой хотят нам поперек дороги стать, чтобы мы чешму не достроили».

Смотрю — улыбается наш секретарь.

«Чего это тебе так весело, товарищ ты мой дорогой?» — «Ничего, ничего! — снова нахмурился он. — Скажите, какую интересную форму классовой борьбы нашли! Да-а, опять не досмотрели мы. Не оказали вовремя помощи, оставили женщин одних… Ну, теперь мы это уладим, будь спокойна!»

Привел сторож Манола.

Смотрю я на него: дома пьяный был, здесь сразу протрезвился. Побледнел, бедный, дрожит весь. Где это видано, чтобы мужа за то, что он жену побил, под арест вели? Все вы знаете: сколько нас мужья ни колотили прежде, никто не вступался.

— Верно-о! — раздался из глубины зала чей-то исполненный боли голос.

Председательница, вздрогнув, хлопнула рукой по пуговке звонка, но колокольчик тут же поспешно смолк… словно для того, чтобы яснее прозвучали слова ораторши.

— Верно, конечно! — повторила Петра. — Только старому времени сейчас пришел конец. Болгария теперь димитровская, все от нас самих зависит! Вот послушайте, какое диво произошло. От криков моих, от рева детишек, — они за мной на улицу бросились, пока соседи их домой не увели, — да со слов сторожа Динко, который пошел за Манолом, даже глухие у нас в селе узнали, что и как произошло.

Пока Динко нашел Манола, пока отвел в сельсовет, вокруг целая толпа собралась, все больше женщины, конечно. Сбежалась и молодежь, в клубе у них собрание было. Бабы все точно осы гудят. Знаете, какими мы бываем, когда соберемся все вместе, силу свою почуем. Каждая по себе знает, каково это, когда муж дерется, — все управы на Манола требуют. Девушки и парни в круг собрались, кричат, как на митинге: «За-щи-ти-те жен-щин! От-пра-вьте его в ла-герь! За-щи-ти-те женщин! Отпра-вь-те его в ла-герь»! — «Слышишь, Манол? — спрашивает секретарь, а у самого правая рука за спину спрятана, чтобы ненароком она сама Манола не стукнула. — Как же это ты на кулацкую провокацию поддался?»

Молчит Манол, доски в полу пересчитывает.

«Хоть ты и пьян, — говорит секретарь, — все-таки запомни хорошенько: поднимешь еще раз руку на Петру, отправишься к фашистским гадам в лагерь. За сегодняшнее свое зверство будешь отвечать завтра на бюро. А ночь проведешь в подвале — там скорей протрезвишься. Отведи его, Динко!»

Взял Динко Манола за плечи и подтолкнул к двери.

…Глаза Петры то ли от сегодняшнего волнения, то ли от воспоминаний о прошлых обидах наполнились слезами, но она собралась с силами и продолжала приглушенно, но все так же уверенно:

— Что передумал в эту ночь Манол в темном подвале — он один знает. Но только на следующее утро, сразу как выпустили его, пошел он на стройку. Вздрогнула я, когда его увидела: что-то он сейчас делать станет? И другие женщины работу бросили. А он чешет в затылке и спрашивает так вообще, ни на кого не глядя: «Что, женщины, не возьмете меня в помощники? Я… конечно… я бондарь. Но я и каменщиком работал… Все-таки вам как-никак… что-нибудь да помогу…»

Смотрят на меня бабы, спрашивают глазами: что отвечать, мол?

А что скажешь?

Сказала, как положено: «Мы ни от чьей помощи не отказываемся. Пришел помогать — пожалуйста…» — «Нет! — вспылила Цона, и лопата ее громко зазвенела о камень. — Не согласна. Нам здесь драчунов не надо. Наша стройка для народной чести и славы задумана, для нее чистые руки требуются. Уходи отсюда, видеть тебя не могу! — подняла она лопату. — Скажите, какой герой выискался! Жену бить будет, детей пугать, а туда же, на коммунизм претендует!»