«Упрямец» и другие рассказы

Вижу я, положение осложняется…

Стоит Манол — ни жив ни мертв. Рот раскрыл, слова сказать не может. Остаться нельзя и уйти невозможно. Стыд и срам, да и только! Ноги у него будто к земле приросли. Может, думаете, мне его не жалко было? Неправда, жалко. Как-никак, семнадцать лет рядом прожили, всякое горе пополам делили… Да и человек он не то чтобы плохой. Из-за Стойчо вот только… А с другой стороны — и Цона права. Очень уж хорошо она насчет чистых рук сказала.

Спасла положение бабка Куна Петкова.

«Слушайте, женщины, — выступила она из толпы баб, — не может же так сразу зверь человеком сделаться. Сказано, на всякий грех прощенье есть. Если Манол здесь перед всеми нами слово даст, если он обещает, что никогда больше…» — «Обе-ща-аю! — заревел Манол. — Клятву даю! Я еще ночью зарекся. Если я теперь Петру хоть пальцем трону, пусть…» — «И детей, и детей!» — кричит Цона, размахивая лопатой. «Да! И детей! — отрезал Манол. — Если я еще раз жену или детей ударю, каждому право даю — где бы меня ни встретили, пускай мне в лицо плюнут!»

…Голос Петры прерывался, она то облизывала, то кусала пересохшие губы.

Зал напряженно слушал.

— Разрешили мы Манолу работать у нас… Да только один он не остался. Час ли прошел, меньше ли, слышим песню:

Песня дружная пусть грянет,
прославляя труд,
пусть на сердце легче станет,
горе, страх — пройдут!

Идет к нам от сельсовета целая рота мужчин с молотками, с ломами на плечах, лопаты несут… Сам секретарь их ведет. Встретили и мы их песней — той же самой!

Гордо реет наше знамя
всюду и везде.
Пойте, люди, вместе с нами
песню о труде!

— Товарищи! — встал секретарь на камень и поднял здоровую руку. — Нехорошо! Совершенно неправильно мы до сих пор поступали. Допустили, что только женская половина нашего села строит чешму. Подобное строительство должно быть делом всех честных трудовых рук села Изворцы. Поэтому вчера после нашей беседы с Манолом партбюро выдвинуло лозунг: «Все на стройку!» Пусть уцелевшие кулаки убедятся еще раз, что наше единство и сплоченность вокруг дела партии тверже витошского гранита. За дело, товарищи! Вперед, за досрочное завершение нашей стройки!

— Эх, товарищи делегатки! — с глубоким радостным вздохом проговорила Петра. — Совсем другое дело с мужской помощью. Как взялись мужчины за работу, смена за сменой, как включились в соревнование — в три дня крышу закончили. На прошлой неделе открыли мы нашу чешму, вы в газетах об этом читали. Вот она, околийская председательница, была у нас на открытии, сама пускай расскажет, какое торжество у нас в тот день развернулось. Все село веселилось. А хороводы мы какие водили, со знаменем впереди! Манол и тот плясал. Стойчо играет, а муж мой носится по кругу, как бывало… Схватил меня за руку и отпустить боится, еще потеряет. Где он найдет такую, как я?.. Очень он, бедный, радовался, что его из партии не исключили, вынесли только строгий выговор с предупреждением. Зато руководство женского общества объявило его ударником, хоть я и против была. Так он на стройке ложился, на стройке вставал. Домой вернулся, только когда мы на чешме красный флаг подняли. И, знаете ли вы, с той поры дом мой полон и любви и счастья…

…Последние слова Петры совсем затерялись в громе рукоплесканий и восторженных криков.

Все делегатки, вскочив на ноги, приветствовали Петру Манолову, строительницу, победительницу.

1950

Перевод Е. Евгеньевой.

МЕСТЬ КОММУНИСТА

Посвящается бай Петко

Дней этак за двадцать до Нового года я самым торжественным образом пообещал одной весьма любезной редакции написать для новогоднего номера газеты новогодний рассказ.

Много раз перелистывал я свои записные книжки, перерыл все папки, где хранились собранные за тридцать лет пожелтевшие от времени странички с набросками, на спине полежал, подпирал голову то правой, то левой ладонью, выдвигал, образно выражаясь, все потайные ящики своей памяти — напрасно! Ничего не попадалось такого, что могло бы пригодиться для обещанного рассказа.

А между тем гигантское веретено времени уже наматывало на земную ось последние дни, последние ночи старого года. Из любезной редакции начались ежедневные звонки, каждый раз все более нелюбезные. Настроение мое ухудшалось и ухудшалось. И дело было не только в том, что я подводил газету: она легко могла б отыскать другой материал. Меня угнетало сознание скудости моих новогодних жизненных наблюдений. Подоспел последний срок. Если б в тот вечер, в ту ночь я не написал рассказа, то завтра было бы уже поздно. Все чаще и чаще стал я поглядывать на телефон и под конец решился: встал и поднял трубку, чтобы признаться в своей творческой несостоятельности. Но в последний миг…