Упрямец Керабан

– Уже шестнадцать тысяч пиастров! – расстроился Керабан.

– Затем она набросилась на вторую «Валенсию», – сказал ван Миттен.

– Двадцать четыре тысячи пиастров! – произнес Керабан таким тоном, как будто он читал в своей кассовой книге.

– Я ответил ей вторым «Солнечным глазом»…

– Тридцать две тысячи!

– Тут баталия разгорелась вовсю, – продолжал ван Миттен. – Госпожа ван Миттен уже не владела собой. Я получил по голове двумя великолепными и чрезвычайно дорогими луковицами…

– Сорок восемь тысяч пиастров!

– Она получила от меня тремя другими луковицами прямо в грудь.

– Семьдесят две тысячи!

– Это был настоящий дождь из тюльпановых луковиц, какого, наверное, никто еще никогда не видел! Схватка продолжалась полчаса! На это пошел весь сад, а затем и оранжерея! От моей коллекции не осталось ничего!

– И, наконец, сколько же это вам стоило? – спросил Керабан.

– Дороже, чем если бы мы обменивались только оскорблениями, как экономные герои Гомера[165]. Что-то около двадцати пяти тысяч флоринов.

– Двести тысяч пиастров![166] – выкрикнул подавленный Керабан.

– Да, но я показал себя.

– И не продешевили!

– После этого, – продолжал ван Миттен, – я уехал, отдав указания обратить в деньги мою часть имущества и поместить их в Константинопольский банк. Затем я сбежал из Роттердама с моим верным Бруно, решив не возвращаться домой до тех пор, пока госпожа ван Миттен не переселится в лучший мир…

– Или не перестанет нападать на тюльпаны, – поддержал голландца Ахмет.

– Ну, друг Керабан, – снова заговорил ван Миттен, – часто ли вы были столь упрямы, чтобы это стоило вам двести тысяч пиастров?

– Я? – вскинулся Керабан, слегка задетый этим замечанием своего друга.

– Ну, конечно же, – вставил Ахмет, – у моего дяди были подобные случаи, я знаю доподлинно, по крайней мере, об одном.

– И о каком же, будьте любезны? – спросил голландец.

– Ну, вот это самое упрямство, которое заставляет его совершить поездку вокруг Черного моря, чтобы не платить десять пара! Это будет ему стоить дороже, чем ваш ливень тюльпанов.

– Это будет стоить столько, сколько будет стоить! – возразил господин Керабан сухим тоном. – Но я нахожу, что мой друг ван Миттен заплатил за свою свободу не такую уж высокую цену. Вот что значит иметь дело лишь с одной женой. Мухаммад хорошо знал этот очаровательный пол, когда разрешал своим последователям брать столько жен, сколько они смогут!

– Конечно! – подхватил ван Миттен. – Я думаю, что десятью женами легче управлять, чем одной-единственной.

– А что еще легче, – прибавил Керабан назидательным тоном, – так это совсем не иметь жен.

После этого замечания разговор прекратился.

Карета прибыла на почтовую станцию. Лошадей перепрягли и всю ночь ехали дальше. В полдень следующего дня достаточно усталые путешественники, проехав через Великие Копани и Каланчак, добрались до поселка Перекоп в глубине залива с тем же названием, в самом начале перешейка, соединяющего Крым с южной Россией.

Глава тринадцатая,

в которой рассказывается, как путешественники наискось пересекают древнюю Тавриду и с какой упряжкой они из нее выезжают.

Крым! Этот Херсонес таврический древних! Четырехугольник или, вернее, неправильный ромб, который кажется похищенным у самого очаровательного из побережий Италии. Почти остров, из которого Фердинанд Лессепс[167] сделал бы остров всего лишь двумя движениями перочинного ножа. Уголок земли – заветная цель всех народов, жаждущих безраздельной власти над Востоком. Древнее Боспорское царство[168], которым последовательно владели Гераклиды[169] за шестьсот лет до христианской эры, затем Митридат[170], аланы[171], готы[172], гунны[173], венгры, татары[174], генуэзцы[175] и, наконец, богатая, зависимая от империи Мехмеда II провинция, которую уже Екатерина II присоединила к России в 1791 году[176].

Каким же образом эта область, благословенная богами и оспариваемая друг у друга смертными, могла бы не войти в легенды и мифы? Разве не пытались найти в болотах Сиваша[177] следов титанической деятельности проблематичного народа атлантов[178]? Разве античные поэты не помещали вход в ад возле Керберова мыса, три дамбы которого как бы представляли собой Кербера[179] с тремя головами? Разве Ифигения[180], дочь Агамемнона и Клитемнестры, став жрицей Дианы в Тавриде, не была уже готова принести в жертву целомудренной богине своего брата Ореста, заброшенного ветрами на берег мыса Партениум?