Упрямец Керабан

– Белладонна в соответствующих количествах может только улучшить качества табака.

– Для тех, кто просто хочет отравиться! – сказал ван Миттен.

– Это вовсе не яд!

– Яд, и один из сильнейших!

– Разве я от этого умер? – выкрикнул Керабан и, прибегнув к неоспоримо наглядному аргументу, проглотил целую затяжку.

– Нет, но умрете.

– Хорошо, но даже в час моей смерти, – проговорил Керабан чересчур громким голосом, – я буду настаивать, что томбеки более предпочтителен, чем эта высушенная трава, которую называют латакие!

– Подобное заблуждение без возражений оставить просто нельзя! – твердо сказал ван Миттен, в свою очередь закусивший удила.

– Тем не менее оно останется!

– И вы осмеливаетесь говорить это человеку, в течение двадцати лет закупающему табак!

– А вы беретесь доказать противоположное торговцу, продающему его в течение тридцати лет!

– Двадцать лет!

– Тридцать лет!

В этой новой фразе спора оба оппонента поднялись в один и тот же момент. Но пока они резко жестикулировали, мундштуки выпали из их губ, а трубки упали на землю. Оба тотчас же подняли их и продолжали спорить, дойдя уже почти до оскорбительных выражений.

– Решительно, ван Миттен, – заявил Керабан, – вы самый отъявленный упрямец, каких я знаю!

– После вас, Керабан, после вас!

– Меня?

– Вас! – воскликнул голландец, уже не владевший собой. – Посмотрите только на дым латакие, который я выдыхаю! Он прекрасен!

– А вы, – кричал Керабан, – взгляните на дым томбеки. Я его выпускаю, как ароматное облако!

И оба принялись так втягивать дым из своих янтарных мундштуков, что почти перестали дышать воздухом. При этом оба направляли выдыхаемый дым прямо в лицо друг другу.

– Принюхайтесь только, – говорил один, – к аромату моего табака!

– А вы принюхайтесь-ка, – отвечал другой, – к аромату моего!

– Я вас заставлю признать, – сказал наконец ван Миттен, – что в вопросе о табаке вы ничего не смыслите.

– А я вас… – кипятился Керабан. – Да вы хуже последнего из курильщиков.

В этот момент под влиянием гнева друзья почти кричали – их было слышно снаружи. Они дошли уже до того предела, за которым грубые оскорбления могли полететь туда и сюда, подобно снарядам на поле боя.

Тут, однако, появился Ахмет. За ним следовали привлеченные шумом Бруно и Низиб. Все трое остановились на пороге беседки.

– Посмотрите-ка, – воскликнул Ахмет, разражаясь смехом, – мой дядя Керабан курит наргиле господина ван Миттена, а господин ван Миттен курит наргиле моего дяди Керабана!

Его веселью вторили Бруно и Низиб.

В самом деле, подбирая мундштуки, оба спорщика ошиблись, и каждый взял трубку другого. Не замечая этого и продолжая возвещать о более высоких достоинствах своих излюбленных Табаков, Керабан курил латакие, а ван Миттен – томбеки.

Оба не смогли удержаться от смеха и в конце концов от чистого сердца обменялись рукопожатием, как два друга, чью взаимную привязанность не мог испортить никакой спор даже по такому важному вопросу.

– Лошади запряжены в карету, – сказал Ахмет, – и мы можем ехать.

– Поехали же! – скомандовал Керабан.

Затем он и ван Миттен передали Бруно и Низибу свои наргиле, которые чуть было не превратились в военные орудия, и все заняли места в экипаже.

Но, поднимаясь, Керабан не удержался от того, чтобы сказать тихо своему другу:

– Раз уж вы попробовали, ван Миттен, признайтесь теперь, что томбеки намного превосходит латакие!

– Предпочитаю признаться, – ответил голландец, сердившийся на себя за то, что оспаривал мнение своего друга.

– Спасибо, друг ван Миттен, – поблагодарил Керабан, взволнованный такой снисходительностью, – вот признание, которого я никогда не забуду!

И оба скрепили еще одним мощным рукопожатием новый пакт о дружбе, который никогда не должен был нарушиться.

Тем временем, уносимая галопом своей упряжки, карета быстро катилась по прибрежной дороге.

В восемь часов вечера была достигнута граница Абхазии; спутники остановились на почтовой станции и легли спать до следующего утра.

Глава семнадцатая,

в которой происходит серьезнейшее происшествие, на котором и заканчивается первая часть нашей истории.

Абхазия представляет собой отдельную кавказскую провинцию. Гражданский способ правления в ней не введен до сих пор, и здесь все подчинено военному режиму. На юге границей Абхазии служит река Ингури, чьи воды отделяют Абхазию от Мегрелии, Кутаисской губернии.

Абхазия – прекрасная область, одна из богатейших на Кавказе, однако система управления не способствует извлечению пользы из ее богатств. Жители Абхазии только-только начинают становиться собственниками земли, до того полностью принадлежавшей правившим князьям из персидской династии. Поэтому местные жители еще полудики, едва представляют себе идеи времени, не имеют письменного языка и разговаривают на диалекте, который соседи не понимают, так как он настолько беден, что в нем нет слов для выражения даже самых элементарных понятий.