— Имейте в виду, что у Мейвела отвратительное настроение, — заметил он, после чего попытался подтянуть брюки и пролил на них часть своего рома. — Ну ладно, у меня дела. Надо обрезать все слабые ветви. С бамбука и араукарий. И сухие сучья с капока. Потому что если ураган вырвет деревья из земли, — продолжил он, сделав еще один глоток скорее из соображений риторики, — это только усугубит ситуацию. — Лестер указал на надгробный камень в углу кладбища, и из его глаза выкатилась слеза. — Последний ураган налетел, когда стояла ночь. Мы даже не догадывались о том, что он приближается. Никто ни о чем не предупреждал. Я даже не знаю, они специально ничего нам не сказали или сами ни о чем не догадывались. Но я уверен, что они не умерли.
И в этот момент пошел теплый дождь. Лестер поднял голову вверх, чтобы капли дождя смыли его слезы, осушил бутылку и отшвырнул ее в сторону.
— Ну, с нами будет все в порядке, — заметил Колдвел.
— Вы правда так думаете? — взглянул на него Лестер. — Или вы считаете, что на самом деле этот остров будет смыт с лица земли?
Колдвел оглянулся и пожал плечами:
— Знаете, Лестер, что будет, то будет.
Лестер слабо улыбнулся.
— Вы чертовски правы, сэр. — И после этого заявления он лег на землю и погрузился в глубокий сон.
Беверли кинула взгляд на Колдвела.
— Думаю, надо отнести его в какое-нибудь укрытие, — заметила она, распахивая калитку. Колдвел нагнулся, подхватил садовника под мышки и поволок его к голубой церкви.
Ручки у двери не было, но она легко открылась, когда Колдвел ее толкнул, и лишь ее петли издали душераздирающий скрип. Внутри стояло всего восемь скамеек, по четыре с каждой стороны от прохода, и грубо сколоченная кафедра. Колдвел втащил Лестера внутрь и уложил его в проходе. Лестер повернулся на бок и подложил сложенные ладони под голову.
Беверли вошла в церковь вслед за ними, и хотя Колдвел заметил, что она дрожит, он отнес это на счет того, что внутри было темно. Он не догадывался, что Беверли не может примириться с Господом, что она ненавидит Его и ожидает, что Он отплатит ей тем же.
Сам Колдвел не испытывал ненависти к Богу прежде всего потому, что никогда Его особенно не любил. Возможно, в юности он и допускал существование Всемогущего и, занимаясь спортом, зачастую вставал вместе с остальными игроками в кружок и обращался к Нему с мольбами о победе. Однако после матча, если его команда побеждала, Колдвел никогда не произносил благодарственных молитв, как делали остальные, более религиозные члены команды. Он просто скидывал с себя форму, вставал под душ и наслаждался своей собственной силой. Как тогда он не нуждался в Боге, так и сейчас не обвинял Его.
С Беверли все было иначе.
У нее были претензии к Богу, и она их не скрывала. Более того, однажды она даже попала в неприятную ситуацию из-за этого. Возможно, власти и не обратили бы внимания на этот инцидент, если бы он не произошел вскоре после ареста Беверли за появление в общественном месте в голом виде. На самом деле власти отнеслись к ней исключительно лояльно и сняли обвинение в вандализме, так что в результате Беверли была вынуждена оплатить лишь стоимость витража и начать посещать дополнительного психотерапевта.
В полицейском отчете сообщалось, что она швыряла камни в уникальный древний витраж церкви Всемилостивой Богородицы, на котором была изображена безликая Дева Мария (лицо ее было скрыто капюшоном) с маленьким Иисусом на руках. Обе фигуры были окружены сотней птиц, расположенных настолько близко друг к другу, что металлическая перегородка, образующая край крыла одной птицы, одновременно являлась верхом крыла другой.