Ураган для одуванчика

Она проснулась от треска мобильной трубки, что напоминала ей о шариках Берты, и тут же выглянула в окно. Газон перед домом побелел и сверкал в отблесках уличного фонаря россыпью алмазной пыли.

– Вася, снег! – восторженно сообщила она мужу, взъерошив ему на радостях волосы.

Муравин открыл глаза, в которых отразилось полное отсутствие мысли, и переспросил:

– Что, снег?

– Снег выпал, понимаешь?! У нас будет белое Рождество!

– А сколько сейчас времени?

– Восемь.

– Чего вскочила?

– Надо Берте напомнить про ее гомеопатию.

– И напоминай. Меня-то зачем будить?

– Дурачок, снег на улице! Это же так здорово! К нам приехала Берта! Мы сможем гасить кредит! И Боженька нам послал снег. Это значит, все будет хо-ро-шо, – она закуталась в халат, выбежала в переднюю и, набросив поверх халата шубку, шагнула в сад. Поняла, что в тапочках, вернулась, сунула босые ноги в ботинки мужа и опять вышла.

В окошке Берты уже горел свет. Она постучала по стеклу. Через секунду занавески раздвинулись и в них, как в театральных кулисах, возникло лицо немки. Кристина успела заметить бигуди на ее голове и знаком показала, что пора пить лекарство. Берта поманила ее пальцем и исчезла. Через мгновенье приоткрыла дверь.

– Заходи, милочка. Шарики я уже заглотала, – сообщила постоялица, пропуская молодую хозяйку в свои апартаменты. – Будешь со мной пить кофе?

– А ваша зарядка?

– В Рождество Бог простит, – усмехнулась Берта. – А кофе я уже сварила.

Кристина вылезла из башмаков мужа и сбросила шубку. Они уселись за маленьким секретером в комнате Берты, служившей ей и гостиной и спальней одновременно. Кристина тут же поделилась своей радостью:

– Видели, снег выпал?

– Мы не в тропиках, милочка. В декабре такое случается, – без особых эмоций заметила старуха.

– Конечно. Но у нас будет белое Рождество!

– Ты веришь в Бога?

Кристина растерялась. Подобного вопроса ей никто не задавал. А сама она серьезно о вере никогда не размышляла:

– Не знаю… наверное. А вы?

– Я до семнадцати лет росла в России. Там внушали, что Бог выдумки буржуазии. В Германии я поняла, что это пропаганда, но верить все равно не научилась. Знаешь, милочка, столько подлого каждый день происходит на этом свете, поневоле задумаешься – если Он и есть, то весьма равнодушный субъект.

– Я так не считаю. Мне кажется, все светлое в нашей жизни от Бога.

– А темное от черта? Как вы его называете?

– По-эстонски черт – курат. У нас им мужчины ругаются. А матом никогда.

Берта разлила кофе в две малюсенькие чашечки мейсинского фарфора, что привезла с собой из Германии:

– Ну и чем ты гордишься? Прэсные твои эстонцы, если кроме «курат» ничего не знают. Я когда руководила фирмой, своих немцев трехэтажным гоняла. На Волге мужики лаяться умели, и мне нравилось, если к мэсту. Научилась у них.

– Васька тоже, когда злится, пользует. Меня коробит.

– Ну, и дура. Русский мужик без мата, словно мерин. Ты пей. Кофе хорош, пока горячий.

– Может, пойдем к нам завтракать, раз вы сегодня без зарядки?

– Успеется. За окном тьма. Я как курица, пока не рассветет, зерен не клюю.

Кристина рассмеялась:

– Теперь у нас к одиннадцати светает, так и с голоду помрете.

– Не помру. В моем возрасте меньше жрать – дольше жить. Значит, сегодня у нас Рождество. Что готовить собралась?

– Капусту тушить, брюкву туда, кровяные колбаски. Все, что полагается.

Берта откинула голову и строго посмотрела на молодую женщину:

– Это у кого полагается?

– У нас, эстонцев. Васька на свое Рождество гуся с яблоками требует, а сегодня по-нашему.

– Ты мне эти чухонские штучки брось. Я тебе не свиноматка на фэрме, чтобы вашей брюквой питаться. Гони Ваську в город, пусть везет индейку, сама запеку. В праздники готовлю я.

– Хорошо, Берта. Как скажете.

– Я уже сказала. Вы сколько в браке живете?

– Седьмой год пошел. А что?

– Не надоел он тебе?

– Кто?

– Васька твой?

– Нет.

– И ты больше ни с кем не развлекаешься?

– Как это?

– Кто как умеет. Большинство в постели, некоторые по-другому. Я любила в номерах. Чтобы все вокруг новое. Кобель новый и пейзаж новый.

– Вы же вдова, а мне зачем?

– Я всего двадцать лет вдова. А раньше, когда помоложе была, меня не удержишь.

Кристина не поняла:

– При муже?

– Вилли не обращал внимания. Мне даже иногда казалось, мой успех у мужчин ему импонировал…

– Интересные отношения.

– Отнюдь, если живешь с одним хмырем двадцать пять лет и он еще настолько же тебя старше. Мне уже было далеко за сорок, когда приехал Антонио. Приехал и тут же голову потерял. Увез меня в Венэцию. Прэдставляешь, дивный вечер, внизу поет гондольеро, а Антонио медленно снимает с меня кружева. Он так умел раздевать! Немцы так не умеют. Мой Вилли ложился на супружеское ложе с газетой. Можешь догадаться, как я страдала от его прозы?! Это не молодой любовник, что горит рядом.

– Мне трудно судить…

– Судить не нужно. Нужно завидовать. Ты только вообрази, с тобой в постели нежный, красивый, молодой самец. Он хочет тебя, он весь как электрический скат – от него искры. Ты чувствуешь, как они перебегают из него в тебя, когда он сжимает твою грудь, бедра, когда входит в тебя, как разряд тока. Жаль, что я уже стара…