Ураган. Последние юнкера

Все мы любили эту девушку за ее милое, приветливое лицо, за ее цветущую красоту и неприступность, и поэтому ухаживание за ней пожилого подполковника Машина, да еще «обозника», вдохновляло наших куплетистов на новые версии батарейного «Журавля». Этот «Журавель» рождался в дни хорошего настроения, в дни побед и движения вперед. Высмеивалось все, что только попадало на зубок недавнему школь- нику-кадету.

Колонна батареи раскинулась далеко по степи. Отдохнувшие кони рвутся вперед. Весеннее небе над степью без облачка. Впереди, за далекими гребнями, видны сиреневые очертания предгорий, за коими грезится волшебный мир Востока. Настроение у всех хорошее: квартирьеры ускакали вперед, а это значит, что боя не предвидится. Впереди батареи высокий полковник

Миончинский. Его вороной конь кажется маленьким под высоким всадником. За Миончинским — группа всадников: безусый, писклявый прапорщик Гернгросс, большой подхалим, нелюбимый всеми юнкерами; маленький донец капитан Князев блестит своими круглыми очками, этот маленький казачий артиллерист не признает стрельбы дальше, чем: «Двадцать, трубка двадцать» (это полдистанции выстрела из винтовки, но он считает более далекий прицел «напрасной тратой снарядов»); любимый всеми нами капитан Шперлинг выделяется своей солдатской папахой с наушниками, из- под папахи виден овал лица и курносый нос, придающий ему некоторое сходство с императором Павлом I; красивый трубач, юнкер Бурсо, сыгравший однажды на пари перед окнами командира батареи «Чижика» вместо «Сбора» и попавший за это в наряд на кухню; несколько конных разведчиков и среди них — красавица Ава.

На повозке с номерами Первого орудия образовался хор. Поют «Журавля»:

...Впереди нас, словно пава,

Выступает наша Ава.

Жура, жура, журавель,

Журавушка молодой.

Сколько Машин наш ни брился,

Все ж он Аве не годился...

Полковник Машин, полный и неповоротливый, лихо подбоченясь в седле, делает вид, что песню не слышит, а глаза Авы так и мечут искорки веселого задора.

Достается и самому командиру — полковнику Ми- ончинскому:

Митю можно полюбить Только ножки подрубить.

Жура, жура, журавель...

Митю нужно причесать,

Хоть немного воспитать...

Насчет «воспитания» вопрос деликатный. Полковник всегда сильно горячится в бою и «кроет» всех, кто, по его мнению, недостаточно расторопен: наводчиков, ящичных вожатых, не успевающих подводить передки карьером по жиже чернозема, разведчиков и, конечно, телефонистов, не бегущих с тяжелой катушкой «марафонским бегом». Кроет всех крепко, не избегая и «трехэтажных» выражений.

Правда, на следующий день перед строем он всегда извинялся перед «господами прапорщиками» за свою ругань.

Кто из бывших юнкеров не прощал полковнику этой брани: ведь это и была для нас всех настоящая школа, а не та, что мы проходили в классах училища или на Дудергофских полях...

«Журавель» переходил и на своего же брата-юнкера:

Всем известно, что разведка Вперед ходит очень редко...

Этот «Журавель» был посвящен начальнику батарейной разведки портупей-юнкеру Березовскому. Березовского послали однажды поздно вечером вперед, искать для батареи квартиры. Однако по дороге вперед он крепко заснул и лошадь привезла его в самый хвост колонны. Так и родилась песня про разведку.

Особые куплеты были посвящены складной деревянной башне, созданной по идее полковника Мион- чинского. В боях в степи известную роль она бы играла, если бы не продолжительная и сложная ее установка. Сделанная из легких балок и досок, без всяких механизмов, башня доставляла немалые неприятности заведующему ею капитану Масленникову. Из-за медленной установки башни, «холобуды», как ее прозвали юнкера, — бедный капитан Масленников должен был принимать от полковника Миончинского потоки ругани в начале каждого боя; но так как бои в степях были часто подвижны и орудия, сделав два-три выстрела, уходили вперед, то «холобуду» надо было тотчас же разбирать, грузить на повозку и гнаться за батареей, а там, впереди, Миончинский уже налетал на капитана Масленникова и кричал: «Где же трам-та-ра-рам башня!» Песня про «холобуду» заканчивалась словами:

Скоро ль эту «холобуду»

На дрова рубить я буду...

Доставалось у нас и молодому капитану Гренадерской артиллерии Михно, взятому в нашу батарею уже после Первого похода.

Капитана прозвали «Старый гренадер» и подсмеивались над его долговязостью, рыжей бородкой-клинышком и всегдашним аппетитом. Привыкнув к артиллерийским боям Великой войны, с блиндажами и телефонами, «Старый гренадер» первое время под близким пулеметным огнем бледнел и даже несколько раз «драпал». Но вскоре он стал настоящим «марковцем», не кичился своим гренадерским «происхождением», часто шел вперед, пренебрегая опасностью.