Ураган. Последние юнкера

Среди юнкеров были юноши, увлекающиеся самыми разными вещами: юнкер Баянов, например, изучал в походе французский язык и таскал с собой французскую книжку о царице Клеопатре. Эта книжка, лежавшая иногда на зарядном ящике, разлеталась на рыси отдельными листочками по степи, и Баянов бегал, собирая листки драгоценной книжки... Я потом уже понял, что в этой французской книжке Баянов находил какую-то внутреннюю силу легче переносить тяжелую обстановку переходов и боев в степях Кубани. Древний Египет... красавица царица Клеопатра... дворцы, пальмы и Нил... наконец, французский язык... Все это — спасительный контраст с окружающим. Среди юнкеров, огрубевших, оборванных, небритых походников, забывших интеллигентное общество, родных и семьи, живущих уже совсем иными, иногда звериными, понятиями, — «угробить», «дать дуба» стали понятиями привычными, почти ежедневными; «пожрать» — было для некоторых выше многих идеалов.

Когда граната валила с ног какого-нибудь юнкера и не разрывалась в мягком черноземе, а юнкер поднимался, отделавшись лишь испугом и контузией, ему иные бодро кричали: «Первый звонок!»

Бывшие юнкера Михайловского и Константинов- ского училищ и в армии оставались различными по характеру и по своему прошлому. Например, юнкер Рага из балтийских баронов: средних лет, бросил в Ревеле свою семью, спокойную, материально обеспеченную жизнь и делил с нами боевую страду. Идейная сила, выдержка и хладнокровие этого человека были изумительны. Он с некоторым акцентом говорил по- русски и часто применял слова «что ли». Про него говорили, что если его когда-нибудь опрокинет граната, то он поднимется и спокойно скажет: «Это тротиловая, Обуховского завода, что ли?» Как сильный человек, он всегда работал у орудия «правильным», но весьма мало понимал в стрельбе. Он был юнкером Константиновского училища последнего, 12-го, курса и не успел пройти стрельбу. Когда батарея развернулась в Артиллерийскую генерала Маркова бригаду и бывшие юнкера стали офицерами, почти все на командных должностях, то поручику Рага не могли дать никакой должности из-за его полной неспособности к военному делу. Он числился во взводе вновь сформированной в Курске 6-й батареи ящичным вожатым, но никогда не садился на лошадь, а шел пешком, как какой-то турист, рядом с орудиями. Ящик вел солдат- фейерверкер из мобилизованных «махновцев».

Рага и погиб из-за своего пренебрежения лошадью: при отступлении перед селом Алексеево-Леоново Марковская дивизия была заведена полковником Генштаба Биттенбиндером, временно командовавшим ею, в большое село, лежащее в лощине, и была там, как в мышеловке, атакована со всех сторон и почти вся уничтожена конной армией Буденного. Лошадь же поручика Рага была привязана к какому-то зарядному ящику, и он не смог ее найти и ускакать от сабель буденновцев.

Поручик Жилин, из кадет Первого корпуса в Петербурге, всегда шалил и смеялся. Как молодой чертенок, он иногда убегал от батареи вперед в пехотную цепь, чтобы участвовать в атаке. Он никогда не терял оптимизма и юмора.

Другим любителем пехотных атак был бывший ташкентский кадет Плотников, по прозвищу Факир (он любил лежать на солнце, стал бронзовым и поэтому получил кличку Факир). Факир был начальником Второго орудия в моем взводе. Во время тяжелого боя в направлении на Елец мы были окружены в лесах и прижаты к реке Сосне. Факир скакал по отступавшей цепи и принял командование над ротой, потерявшей командира. Он сумел повернуть роту и повел ее в контратаку в штыки. В этой отчаянной геройской атаке он и был убит.

Большинство бывших юнкеров были молодые идеалисты, преданные идее верности и защиты Родины, отдавшие свое личное благополучие во имя борьбы с большевизмом.

Юнкера не из кадетов: Фишер, веселый маленький Кузьмин, по кличке Козерог, Андрей Соломон — сын миллионера из Баку, москвичи — Хартулари, Мартыненко и Манков, в совершенстве владевший английским языком, похожий на англичанина, с трубкой в зубах, хладнокровный и спокойно-храбрый. Он несколько раз убегал на фронт в батарею из ставки генерала Деникина, где его пытались задержать и использовать как переводчика при английской военной миссии. Все они были хорошие товарищи, хоть и не столь блестящие строевики, как кадеты. Лихой, красивый портупей-юнкер Слонимский не снимал своих «Савельевских шпор» и синего башлыка ни при каких обстоятельствах, находил время танцевать мазурку от Ростова до Курска и Орла и был всегда вовремя на линии огня батареи. В каждом городе был у него мимолетный роман, правда всегда ограничивавшийся поцелуями при луне. Уже на другой день он не вспоминал ни прекрасных глаз, ни поцелуев, а скакал впереди своего орудия, — издалека был виден его синий развевающийся башлык.

После возвращения на Дон мы отдохнули в станице Егорлыцкой и некоторые юнкера «словчили» в отпуск в Новочеркасск. Мне также удалось «словчить», и после того как станичный парикмахер полчаса снимал с меня совершенно тупой бритвой юношеский пух, я начал собираться в дорогу: у одного товарища одолжил гимнастерку, у другого — штаны.