Урал грозный

— Вот таким мальчонкой я когда-то, давно-давно, был на своем Донбассе,— говорит Авакумов, и в голосе этого седого шахтера-наркома слышатся нотки большой человеческой грусти.— Кто-то тоже, вероятно, приезжал, за нос брал: «Отчего ты, хунда-бледна?» И меня тогда жалели... А жалеть-то было не за что. В родном краю рос, и ко всему привык. А чем Донбасс от Губахи отличается? Ничем. Гор там нет, зато холмы, как горы, да сквозняков больше, только и всего. И нет для меня места лучше Донбасса! Потому что прошли там детство и юность... Возьми того Ивана Романовича в свой салон-вагон да завези от Губахи подальше. Сбежит, ей-богу, сбежит... Вот как, Горюнов, шахтерня ты несчастная, кизеловец! Тоже наш брат, куда ни крути...

Авакумов как-то быстро прощается с нами и уходит к станции. Перед уходом он берет с Горюнова обещание побывать завтра на электростанции и помочь ему. Горюнов обещает Трофиму Егоровичу, отряхивает бурки и поднимается в вагон.

— Как фамилия-то мальчишки?— спрашивает он за ужином своего помощника.

— Терешин.

— Напомни мне завтра. Надо посмотреть отца его на электростанции.

Утром мы пешком отправляемся на электростанцию, которая, кстати, недалеко.

У директора, которого все называли просто по имени и отчеству, собралось довольно многочисленное общество, несколько смущавшее директора. Вначале пришли мы, потом представители правления железной дороги, потом ввалилась большая группа угольщиков и местных властей, приведенных Трофимом Егоровичем.

Тут был секретарь горкома в зеленой шерстяной гимнастерке, с полевой сумкой в руках и почему-то с портупеей через плечо; председатель горсовета — человек с грубым, простуженным басом и шелковым шарфом на шее; потом, оправляя военную рубаху, вошел один из начальников Уралугля — полный человек с золотыми зубами по всей нижней челюсти, и еще два человека.

Говорил Авакумов. Ему предстояло решить свое несложное дело по подаче энергии шахтам, и потому он сразу же завладел всеми интересами, подчинив их себе. Сегодня я мог ближе рассмотреть этого человека — бывшего шахтера, а теперь заместителя наркома угольной промышленности. Раньше я много слышал об Авакумове, вчера встретился впервые и сегодня внимательно прислушивался к нему — к человеку, о котором никто никогда не говорил плохо.

Авакумов разделся, он сиял тремя орденами и ярко начищенными голенищами сапог. Он толст, с сочным, несколько булькающим, хрипловатым баском, с головой, покрытой удивительно белыми, какими-то снежными и мягкими волосами, из-под которых просвечивает розоватая кожа черепа. Говорят, что Трофим Егорович не так давно был черен, как смоль. В это сейчас просто трудно поверить, но когда вспоминаешь последние события, пролетевшие над нашей страной, веришь во все, тем более в седые волосы ее честных руководителей.

Глаза у Авакумова карие, немного навыкате, добрые, умные и насмешливые. Нос большой, красный. Он носит усы, которые коротко стрижет. Человек он, конечно, деловито-хитрый, знающий себе цену, иногда для пользы представленного его фигурой дела играющий в шахтерскую простоту. Придя сюда, он сел за стол справа от директора станции, но секретарь горкома, чтобы почтить Авакумова, попросил пересесть в кресло, что у стола, напротив Горюнова.

— Вот уже перегоняет меня Карл Маркс,— шутливо пробурчал Авакумов, подмаргивая нам.— Ну, хозяин, пришли к тебе по делу. Сразу решишь — сразу уйдем, мешать не станем. Не сразу решишь — пеняй на себя. Накурим, надышим, стулья нагреем до вспышки.

— Я слушаю, Трофим Егорович,— сказал директор, смущенно перебирая бумаги на столе.

— Что слушаешь? Шахты стоят. Посадил на ограничители. А кто будет уголь давать?

— Не справляемся, Трофим Егорович.

— Почему?— Авакумов уставился на директора и так, не спуская глаз, выслушал его объяснения о трудностях ремонта, расшлаковки топок и тому подобное. Он слушал внимательно, но, наконец, это ему, очевидно, надоело, и он перебил:

— Все ясно. Что нужно тебе?

— Слесарей и рабочих.

— Сколько слесарей?

— Пятнадцать.

— Дам.

— А рабочих?

— Не моя забота. Тут Горюнов — советская власть, он даст.

Авакумов придвинулся ближе к столу и настойчиво убеждал выделить для обеспечения шахт электроэнергией турбину, которая должна была быть закреплена за бассейном.

Говоря, Авакумов изучал собеседника и, когда понял, что тот достаточно доведен до принятия положительного решения, поставил вопрос: «Выделит он теперь или нет?» Директор согласился. Авакумов улыбнулся, в черных глазах заиграла хитринка старого опытного дельца. Теперь он мог просто шутить, продолжать общую беседу. Он сделал свое дело, из-за которого он пришел сюда.

Я понял, что Авакумов был влюблен в свое угольное дело и для него старался во всю силу.

Директор сложил в стол какие-то бумаги, запер ящики.

— Вижу — собираешься показать нам тот товар, что мы только что купили,— пошутил Авакумов.— Турбину покажешь?

— Сейчас сходим на электростанцию,— подтвердил директор.— Покажу все. Только поскорее мне слесарей присылайте. Мне нужны квалифицированные рабочие, ой, как нужны! Вы прямо и меня и себя выручайте, Трофим Егорович.