Уран

Закончив пассаж, Мари-Анн захлопнула крышку пианино и повернулась к окну. Погода не улучшилась. Шел дождь. Хороший предлог, чтобы не пойти на свидание, назначенное на пять часов. Отец прав, этот Мишель Монгла очень вульгарен. А ведь он еще ничего не знает. Позавчера в лесу Слёз, разжимая объятия, Мишель с багровым лицом человека, с набитым животом отваливающегося от стола, сказал ей: «Это по-нашему». А потом добавил: «Вот и еще кое-что бошам уже не достанется», — и засмеялся. Потом он прямо тут же, в трех шагах от нее, стал мочиться на дерево, продолжая переговариваться с ней через плечо. У Мари-Анн свело желудок, и она почувствовала себя очень неуютно. Тем не менее тогда ей не приходило в голову, что Мишель вульгарен, и только благодаря словам отца происшедшее предстало перед ней в истинном свете. Оставалось решить, не пора ли покончить с приключением, которое продолжалось около двух недель и разрешилось всего лишь позавчера. Порвать сейчас было бы нехорошо. Это выглядело бы так, будто она опробовала парня, как опробуют инструмент, а для того, чтобы сейчас правдоподобно сыграть роль ветреницы, она выказала чересчур много робости и смущения. И как бы он ни был вульгарен, это не значит, что ей безразлично, кем он ее будет считать, даже если она и не собиралась с ним больше встречаться. Ощущение, что она ему принадлежит, — отнюдь не иллюзия, порожденная расхожим словцом. Да и то, что она вынуждена скрывать ото всех свое приключение, поставило ее в зависимость от Мишеля. И много еще было такого, что трудно поддавалось объяснению, но главным все-таки оставалось ощущение, что она ему принадлежит.

Мари-Анн еще пребывала во власти любовных переживаний, когда услышала, что во входную дверь стучат. При мысли о Максиме Делько она пришла в замешательство, а когда открывала, и вовсе перепугалась — ведь дверь к Ватрену так и осталась приотворенной. На пороге стоял Журдан, молодой учитель-коммунист.

— Здравствуйте, мадемуазель. Я к господину Ватрену.

— Господина Ватрена нет дома, — залившись краской, пролепетала Мари-Анн.

Тут совершенно явственно раздался голос Ватрена, произнесшего: «Целый день любви». Поверх плеча девушки Журдан увидел приоткрытую дверь в комнату его коллеги.

— Ну и ладно, — сказал он с любезной улыбкой. — Я просто по пути зашел к нему поздороваться. Впрочем, если он в ближайшее время вернется, то может найти меня у Генё. Прошу прощения, что побеспокоил вас.

Не зная, куда деваться от стыда, Мари-Анн промямлила в ответ какие-то вежливые слова и закрыла дверь. На губах Журдана, когда он входил к Генё, еще играла лукавая улыбка. Тот принял его в «голубой комнате», получившей свое название от цвета обоев. Комната была светлая, просторная, ее окна выходили на широкий обсаженный деревьями тупик. На стене висела литография Сталина в маршальской форме. Всю обстановку голубой комнаты составляли грубая деревянная кровать, плетеный стул, два ящика, покрытых красной материей, и положенная на два других ящика обструганная доска, служившая столом. Когда семья Генё вселялась в эти комнаты, Аршамбо хотел предоставить им всю находившуюся там мебель, но его супруга решительно этому воспротивилась, и ему с превеликим трудом удалось настоять лишь на том, чтобы жильцам оставили две кровати.

Журдан снял намокший плащ и сел на стул. Из соседней комнаты доносился шум — там бегали и горланили дети. Генё открыл туда дверь и раздраженно прикрикнул:

— Кончайте ходить на головах! Еще раз услышу — уложу в постель. Неужели нельзя играть тихо?

Галдеж прекратился, но стоило Генё закрыть дверь, как дети снова затеяли возню, хоть и не такую шумную.

— Матери нет дома, вот они и куролесят. Не выгонять же их под дождь.

— Разумеется, — кивнул Журдан и вдруг без всякой видимой причины рассмеялся.

— Чего смеешься?

— Да так, глупости. Впрочем, тебе я могу сказать, но только особо не распространяйся. Ну как тут не засмеяться: Ватрен уж такой с виду тихоня, а завел шуры-муры с малышкой Аршамбо. Хорош гусь, а?

— Ты с ума сошел, — насупился Генё. — Что это ты выдумываешь?

— Ничего я не выдумываю. Представь себе, перед тем, как зайти к тебе, я решил перекинуться парой слов с Ватреном. Стучусь к Аршамбо, и мне открывает малышка, перепуганная и пунцовая, как пион. Говорит, что Ватрена нет дома, а я в это время замечаю, что дверь в его комнату приоткрыта. Но погоди, это еще цветочки. Только она сказала, что его нет, как я слышу из той комнаты вздох и голос Ватрена: «Целый день любви». Ничего я не выдумываю. Вот так, слово в слово, он и сказал. Девчонка готова была провалиться сквозь землю.

Генё прошелся по комнате. Он казался спокойным, но по-прежнему хмурился.

— Странный тип этот Ватрен, — продолжал Журдан. — Пожалуй, с ним надо держать ухо востро. Так-то разговариваешь с ним — он вроде на нашей стороне и смотрит на все теми же глазами, что и мы. О политике рассуждает как сочувствующий, но черт его знает, что у него на уме. Во всяком случае, Аршамбо и не подозревают, что с ним опасно оставлять дочку.

— Все это ерунда, — сказал Генё.