Уравнение Шекспира, или "Гамлет", которого мы не читали

Как видим, эта эпистолярная история (которая если и вызывала вопросы, то всего лишь о благородном пирате) на поверку оказалась непростым ребусом. Почему-то вспоминается та пословица о мошеннике и авторе изречений, которую Гамлет привел Розенкранцу и Гильденстерну. Письма, переданные Горацио моряками, могли быть написаны только теми же двумя друзьями, посланными вместе с принцем в Англию в качестве его конвоя. Этим письмом Розенкранц и Гильденстерн сообщают Горацио о тайном возвращении Гамлета в Данию и его стремлении получить аудиенцию короля. Какие письма попали в руки королю и королеве (ей тоже предназначалось послание) — действительно Гамлета, или же подделанные от его имени — все это ждет своего разрешения. Тем более что в Истории с этими письмами связан скандал — не очень большой, но достаточно заметный, чтобы остаться в ее анналах…

XVII. ШУТ И ЕГО МОГИЛА ДЛЯ ВЕЛИКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Проза постепенно близится к завершению. Минуя стихотворную смерть Офелии, мы сразу попадаем в предпоследнюю прозаическую (реальную) сцену — на кладбище — и слышим разговор двух могильщиков. Эти могильщики в оригинале обозначены как сlowne (клоун, шут, деревенщина). А мы знаем, что шут — фигура особенная, — именно он говорит правду королям. Шут в пьесах времен Шекспира всегда говорил прозой.

Несмотря на исследованность этой сцены А. Барковым, рискнем все же пройти по ней, выискивая незамеченные предшественниками детали. Даже при беглом прочтении видно, что здесь ни разу определенно не говорится, кого собираются хоронить — имя Офелии не упоминается (как и вообще в прозе не упоминается о смерти Офелии). Это очень существенное наблюдение. Давайте посмотрим, что из него следует.

Сцена начинается с разговора двух шутов о той, кому они копают могилу. Они продолжают свой, начатый за сценой спор о правомерности христианского погребения своей «клиентки», которая 3191 …wilfully seekes her owne saluation (своевольно ищет ее собственного спасения души). Эта фраза отсылает доверчивого читателя к сцене самоубийства Офелии, о котором поведал нам Горацио устами королевы. Но забудем на время о стихах, послушаем шутов. Они рассуждают о той, которой королевский прокурор назначил христианское погребение, несмотря на то, что она, якобы, утопилась.

Кстати, в первой редакции эта сцена вообще более прозрачна и определенна. В ответ на вопрос второго шута, почему она (имя ее не называется!) не будет похоронена по христианскому обряду, первый отвечает:

Clowne. …because shee's drownd.

(…потому что она утонула)

2. But she did not drowne her selfe.

(Но она не утопила сама себя.)

Clowne No, that's certaine, the water drown'd her.

(Нет, это определенно, та вода утопила ее.)

2. Yea but it was against her will.

(Да, но это было против ее воли.)

Странный разговор, не правда ли? Здесь вовсе не говорится о самоубийстве — отчего же вообще возникла проблема христианского погребения, которого были лишены самоубийцы? И разве не удивительны слова о какой-то воде, которая топит человека против его воли?

А вот загадочный своей подробной необязательностью кусок из редакции 1604 года:

3204-9 Clowne. … here lyes the water, good, here stands the man, good, if the man goe to this water & drowne himselfe, it is will he, nill he, he goes, marke you that, but if the water come to him, & drowne him, he drownes not himselfe, argall, he that is not guilty of his owne death…

(Шут: …Здесь лежит/лжет эта вода, хорошо, здесь стоит этот человек, хорошо, если этот человек идет к этой воде и топится сам, хочет он этого или нет, он идет, отметь себе это, но если эта вода приходит к нему и топит его, он топится не сам, следовательно, он не виновен в собственной смерти…)

Автор упорно пытается обратить внимание читателя на воду, которая ведет себя как живое существо — сама идет к человеку и топит его.

Еще одно уточнение — шуты делают вывод (несмотря на откровенные разговоры об убийстве), что эту покойницу похоронят по-христиански только в силу ее происхождения — она есть gentlewoman — благородная женщина, или даже, как сказано в 1603 году, a great woman — великая женщина. Но, мне кажется, трудно связать эпитет «великая» с Офелией, — о ее величии нет никаких сведений в пьесе.

Это противоречие, которое стоит подчеркнуть. Женщина не покончила жизнь самоубийством, ее «утопили» — значит, она заслуживает христианское погребение. Но из разговора следует, что христианское погребение ей назначено только потому, что она — великая женщина. Значит, кроме самоубийства, которого не было, имеется еще какая-то причина, чтобы церковь противилась христианскому погребению?

Следующий отрывок непонятен современному читателю, но, тем не менее, полон смысла:

3218-20 Come my spade, there is no auncient gentlemen but Gardners, Ditchers, and Grauemakers, they hold vp Adams profession.

(Дай мою лопату, здесь нет древнее джентльменов кроме садовников, землекопов, и могильщиков, они поддерживают профессию Адама.)