Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Утопленный в ламповой горелке фитиль начал коптить и примаргивать из-за большого нагара. Заниматься подрезкой, подчисткой было некстати, и Хрисанф Мефодьевич загасил свет. Теперь зимовье немного освещал лишь печной огонь, прыгая бликами по стенам и полу. Горячая горелка лампы еще продолжала испарять солярку, но скоро дух этот улетучился, уступив место терпкому, кисловатому запаху портянок, потника и сырых бахил, ичигов, висящих под потолком на штыре.

За стенкой Соловый звякал удилами, переминаясь с ноги на ногу. Пегий лежал калачом в углу навеса и со сна изредка взвизгивал, видно, грезилась псу погоня за теми двумя соболями, что добыли они нынче с хозяином.

Расслабляясь душой и телом, вздохнул Михаил, за ним отец — троекратно и тяжело. Оба молчали, условившись больше не говорить до утра, чтобы заснуть быстрее. Минут через пять Михаил уже спал, утомленный дальней дорогой, сморенный теплом, тишиной.

«А я так и буду лежать, зенки пялить, — подумал печально Савушкин. — Надо было сказать ему все, не таиться, и, может, полегчало бы, сняло с души тяжесть…»

Хрисанфа Мефодьевича грызла, мучила совесть.

В день открытия охотничьего сезона, тика в тику, приехал к нему в зимовье любимый зятек Игнаха, Михаил Игнатов. Уже много лет начинали промысел вместе. Игнаха держал хороших собак, понимал толк в добыче всякого зверя и птицы, и сам по себе был мужик что надо, способный в крестьянском деле, жадный к работе. Тракторист, бригадир на уборке хлебов, на заготовке кормов — везде у него споро шло, из рук не валилось: сам ухватывал горстью, и другим разгонял ленцу. Старание, умение Игнахи давно заметили. Бывший директор совхоза им нахвалиться не мог, а управляющий Рогачевского отделения Чуркин — Фермером звали его за ухватку — просто считал Игнатова другом. Когда надо было стойки в гнилом коровнике подломить, Чуркин позвал не кого-нибудь, а Игнаху. Дело сделано было, новый коровник, неплановый, с помощью Викентия Кузьмича построили. Да мало того — средства еще отпустили, фонды выделили, и теперь еще один коровий дворец в Рогачеве красуется, на триста голов. Молокопровод у Чуркина! Ни у кого пока в «Кудринском» больше такого нет. Легкая рука у Игнахи, легкая. И по сей день мало кто знает, что именно Игнаха своим трактором подпорки у старого коровника вырывал, помог одру рухнуть. Отжило старое, завелось новое и долго стоять ему, покуда и оно не состарится и не потребует себе смены. В этом вся жизнь…

У Чуркина же Игнаха корма заготавливал, и столько ему накосил, насилосовал и стогов наставил, что рогачевский управляющий ходил зиму паном, не оглядывался, не выдавал дояркам корма по счету: вдоволь всего — кормите скотину досыта, берите у коров молоко, ходите в передовых!

Второй год, как Михаил Игнатов, Игнаха, на повышении: совхозным гаражом правит. Крутится, ремонтирует технику, гоняет ее во все концы. Гаражные хлопоты тоже у мужика ладно выходят.

Надо гордиться Хрисанфу Мефодьевичу своим зятем. И он восхвалял его, только не прямо, а за глаза. В глаза же все чаще стал тыкать, в жадности упрекать. И не знает он толком, Хрисанф Мефодьевич, справедливы ль его упреки, или так себе — блажь одна, голимая напраслина?

И раньше у них так водилось: прежде, чем на охоту идти, ужин в зимовье устраивали. И всегда без скандала, весело, в задушевных нескончаемых разговорах. А тут Хрисанф Мефодьевич сам дал промашку. Забродило у него старое варенье, он добавил в него толченой малины, калины и получилось, как он после определил, «пойлице». Это пойлице вместо кваса и пили. А пойлице оказалось угарным, тяжелым. Хрисанф Мефодьевич приблизил лицо к Игнахе, нацелился в него туманно горящим глазом и пропел петухом:

— А жадный ты все же, Игнаха! Ох, жадный! Много грести себе стал!

Игнаха захохотал, черную бороду в горсть зажал, другой рукой усы расправил, глаза цыганские жарко горели. Смеясь, Игнаха живот потирал ладонью — колики мучили. Ну и тестюшка! Удумал с дурной-то башки! Живут они с Галиной по средствам, покупают себе что надо, детей растят, одевают. В чулок деньги не складывают, гостей принимают-потчуют. Где ж она, жадность-то? Откуда ты ее, тестюшка, взял? А что деньги Игнаха горазд зашибать, так это другой вопрос. Деньги он любит — правда. А кто их не любит, скажи? Он не крадет, не тырит чужое, своим горбом авансы большие оплачивает. С этого и надсаду нажил в каком-то году, еле в здоровые сызнова выбрался. Нет, не скаред Игнаха, не скупердяй. Все по труду. Все по уму.

Хрисанф Мефодьевич слушал тогда зятя, пофыркивал, а фыркать не стоило бы. Ну, послушал, махнул рукой, да и баста. А он, дурень старый, в раж вошел, да в такой, что на Игнаху кинулся с кулаками…

Игнаха сперва шутливо отмахивался, продолжал хохотать. Но тесть вдруг больно завязил ему по скуле. Игнаха вскочил, ухватил Хрисанфа Мефодьевича за шиворот и резко пригнул его голову к столу…