Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Строптивость Мержина вызывала в Латунине раздражение. Викентию Кузьмичу казалось, что генеральный директор нефтеобъединения хитрит, приберегает запасы на черный день, если, не дай бог, такой день на голову свалится. Он был убежден, что если напрячь усилия всех, то нефть пойдет напористее. По-своему понимая Мержина, он находил его человеком без сомнения трудолюбивым, прямым, открытым, не способным на лесть, угодничество. Латунину стало казаться, что Мержин начал мельчать и себя изживает. Есть смысл подумать найти ему замену…

Латунин ладонями сжал виски. У него появилась сильная головная боль, что было в общем-то редко: умел снимать перегрузки самовнушением, прогулками, коротким, но крепким сном. А тут слишком много всего навалилось, слишком. Прогулки не приносили бывалого успокоения, разладился сон. Ушли месяцы на борьбу за переноску площадки нефтехимического комбината, и не избылись еще палящие душу дни после смерти и похорон матери. Она жила все время с ним, до конца оставалась советчицей, ласковым другом. Простая женщина, умная, с властным характером, она любила порядок… Смерть не упросишь, ее не умилостивишь. Не стало близкого человека… Недавно Викентий Кузьмич посетил выставку картин одного художника-сибиряка. Был там портрет матери живописца, тоже недавно умершей. С полотна смотрело призрачное, как бы размытое лицо старой женщины, повязанной платком, одетой в обычное деревенское платье. Старушка стояла прямо среди широкого поля, а перед нею стелилась и за полотно, вдаль уходила дорога, будто вот только-только она проводила сына и грустно смотрит вослед… Латунин долго не отходил от этого полотна. И тогда вот так же вдруг защемило сердце и отдалось в висках…

Викентий Кузьмич вынул из стола таблетки от головной боли. «Не стоит, — сказал себе. — Надо попробовать так превозмочь». Поднялся, прошелся по кабинету, взглядом остановился на стопках бумаги, на кипах газет, книг, журналов. Хотелось сосредоточиться на чем-нибудь отвлеченном, приятном. Но вспомнились медики, недавнее выступление у них по поводу открытия нового академического института кардиологии. Нет, у него здоровое сердце, и лучше него никто об этом не знает. Это все перегрузки, они стали напоминать о себе чаще. Продлить, обязательно надо продлить время вечерних прогулок и попытаться хотя бы полдня в неделю выкраивать для полного отдыха…

Латунин налил в стакан минеральной воды, отпил и, сев за стол, убрал на прежнее место таблетки…

6

Первый город нарымских нефтяников еще восставал из тайги над обской протокой, а уже затеялось новое поприще — крупный нефтепровод. В то время действительно ничего похожего в мире не строилось. Болота васюганские дрогнули, реки всколыхнулись от ледорезных машин, и сама Обь приняла в свое русло мощный дюкер. Техники понадобилось несметно. И техника вся многосильная, зверем ревущая. Трассовики двигались с юга на север и с севера на юг, чтобы где-то на середине почти тысячекилометрового пути встретиться и обняться по-братски, как это бывает при сбое тоннелей, в шахтных проходках. Время на все отпускалось короткое: магистраль должна была замкнуться через полтора года.

Огромная стройка сначала шла хорошо, стучала, как сильное сердце от напряженного бега. И вдруг пульс ослаб, почти замер. Сразу выявилось много узких мест. Их нужно было немедленно «расшивать». Навалились сплеча, дружно, разом.

Никому не давал покоя Викентий Кузьмич, а себе-то уж — в первую очередь. Пробыл он на нефтепроводе тогда в общей сложности два с лишним месяца. Обеспокоены были все — от министра до сварщика.

Люди изматывались, как марафонцы, чтобы успеть до весенней распутицы. Штаб стройки действовал в Парамоновке без промедления. Ни волокиты, ни суеты, никаких лишних бумаг. Все напрямую отсюда через Москву и главки Сибири. Сам Латунин был вездесущ. С утра до позднего вечера то на вертолете облетал трудные точки на трассе, то ехал, трясся на грузовой машине на сене в кузове, пробирался в какой-нибудь тупичок, куда вертолет не мог опуститься из-за слишком залесенной местности. Неделю вот так помотаются со своим помощником — ноги горят в меховых сапогах, полушубки пудовыми кажутся. Латунин шутил с грустинкой, что пора бы им прекратить полеты, мол,