Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Рудольф Освальдыч привез Тимофея Ивановича Чуркина из Рогачева довольно быстро. С лица Фермер был сердитый, шел грузно, набычив голову, часто вздергивал крутыми плечами. Увидев Румянцева за столом в кабинете, щуплого, прижатого грудью к ребрине столешницы, со взъерошенными волосами, но улыбающегося, Чуркин загудел с нарочитой сердитостью:

— Только собрался я по полям объезд делать, а ты меня — цоп. Ну, здорово, моряк, держи «краба»! — И Тимофей Иванович пожал Румянцеву растопыренную пятерню.

— Тише ты жми — пальцы раздавишь! — поморщился Николай Савельевич. — У тебя «краб» — целый короб!

— Не мне упрек — моим родителям. — Чуркин вскинул под лоб густые брови, глаза его излучали тепло, упрятанную смешинку. — Сажусь без приглашения. — Он всей своей массой упал на стул, и стул под ним не заскрипел, а взвизгнул.

— Что с телефоном стряслось? — спросил Румянцев. — Моя Катерина вчера валерьянку пила от расстройства… Ну, доберусь я когда-нибудь до ваших сердечных отношений!

— Наловчился булавки втыкать в мою толстую шкуру! — отшутился Чуркин, двинул плечи вперед, и пиджак у него на спине округлился, натянулся, точно парусина под тугим ветром. — Телефон! На нашем участке линия порвана. Какой-то лихой водитель на тягаче мимо столба проехать не мог. Была бы просто машина — осталась бы вмятина у нее на физиономии. А то — тяжелый тягач! Ему ничего не доспеется. Ударил — телеграфный столб, как былинку, сбил.

— Участковому я все равно позвоню, — осерчал Николай Савельевич. — Что делают, черти! И в самом деле— трудно найти, чей это тягач был. ГТТ здесь у всех организаций есть, кроме нашего «Кудринского».

— И я говорю — бесполезно искать, — хлопнул ладонью по столу Чуркин. — Петровин — участковый хороший, но… Я сегодня с утра послал одного парня на мотоцикле к связистам. К завтраму связь восстановят.

— Все с собой прихватил, что наказывал?

— Как учили. Вот письмо, вот сводка…

Румянцев стал читать Чуркину свою записку на имя Латунина. По ходу чтения они проставляли цифры, что-то добавляли, что-то вычеркивали, и записка была отдана на машинку.

Время незаметно подобралось к обеду, и Николай Савельевич предложил сходить к нему попить чаю, еще раз мимоходом подкольнул Тимофея Ивановича насчет особого расположения к нему Катерины, но Чуркин на эти подковырки решил, видимо, не обращать внимания.

— Даже и прекословить не хочешь? — задорно спрашивал Румянцев и потирал от удовольствия руки. — Крепок ты духом, силен!.. Ну, шутки в сторону. После обеда Теус отвезет тебя в Рогачево, и ты там будь у себя. Поля полями, за уборкой, силосованием догляд не снимай, но и чтобы тебя не искать, если Викентий Кузьмич пожелает своими глазами взглянуть на рогачевскую незапланированную ферму. Она как незаконнорожденное дитя!

— Зачать-то зачали, а не родили, — засмеялся Чуркин.

— Раз зачали, то и родим! В наших условиях объект просто необходимый. Не дачи ведь себе строим…

— Доярки проходу мне не дают, спрашивают, где нынче скот в Рогачеве зимовать будет. — Тимофей Иванович провел напряженными ладонями по вискам, пригладил рыжеватые, распушенные волосы. — Мне четыреста кубометров одного бруса надо, да того, да другого, да третьего. Тогда со строителями я этот коровий дворец воздвигну. Уж потом по особой статье спрашивайте с меня мясо и молоко.

— А известно ли тебе, Фермер, что тот скотный двор, который от времени рухнул, строил еще мой дядя Митрий Павлович Крымов?

— Известно.

— Тогда хорошо. Да, на заре колхозного строительства это было. Крымов и мужики помастеровитее сами пилили лес, сами рубили. Доставалось им, как ломовым лошадям.

— Ну, Крымову-то, допустим, полегче было. Кто силой мог тут с ним сравняться? Никто.

— Это другой вопрос. Да я не о том… Видишь, в чем штука. Крымов тоже на прием к Викентию Кузьмичу записался. Вот мне и пришла мысль подсказать старику, чтобы он в разговоре про этот коровник вспомнил. Когда ветеран говорит — иной табак. Понимаешь?

— Дипломатично! — восхищенно заметил рогачевский управляющий.

Они отобедали, и Чуркин уехал назад с Теусом. Румянцев постоял у калитки своего дома, всласть покурил и направился к Крымову. Идти было далековато, и Николай Савельевич уже заранее испытывал удовольствие от неторопливой ходьбы.

Как и предполагал он с утра, погода к полудню прояснилась. Напористый теплый ветер рассеял низкий туман, и небо вновь приобрело прежнюю высь и выпуклость. Друг за другом, вдогонку, бежали редкие мелкие облака, похожие на искрошенный лед в половодье. Веселое вёдро, такое желанное для хлебороба, возвращалось на обширные просторы кудринских земель. В такую пору людям бодро живется, споро работается и все успевается.