Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Перед уходом на пенсию Володя был кочегаром химзаводской кочегарки — пар в котельной поддерживал. Никто в Кудрине толком не знал о его родословной. Считался от неприкаянным голым перстом, но потом вдруг отыскалось у него много родственников. Однако никто не ехал к нему, и он ни к кому не ехал с уютного насиженного местечка. Родня не скупилась на посылки с фруктами, теплыми, для здешней зимы, вещами. И был год, когда Володя Рульмастер получил этих посылок семнадцать штук! Он распаковывал их, рассматривал вещи, примерял, потом складывал снова в ящички, ящички ставил друг на друга и прислонял их к стене в своем маленьком доме. Но как-то, по чьей-то подсказке или собственному наитию, он распродал присланный товар, а на деньги от проданного купил себе кинопроектор из самых простых, приобрел заодно ленты короткометражных фильмов и долгими зимними вечерами, когда еще тут телевидения не было, крутил сам себе кино. Крутил одну ленту за другой, попивал чаек и покуривал. А может, не только чаек попивал… И опять же — покуривал. И однажды, уснув, заронил искру. Зачадили матрас и ватное одеяло, наполнили избу дымом… Как не задохнулся и не сгорел тогда самый забавный пенсионер Парамоновского района, это осталось до сей поры загадкой. Вроде бы кто-то, проходя мимо дома Володи Рульмастера, учуял или узрел мерзкий, въедливый ватный дым, позвал людей, и распространение огня прекратили, а сам кинолюб был вытащен на свежий воздух, где и пришел в себя.

Вообще Рульмастер слыл за человека шутливого, неунывного и отнюдь не злого. Он был доволен жизнью, и жизнь по возможности улыбалась ему.

Завидев директора совхоза, Володя Рульмастер притормозил свой неторопливый велосипедный бег, ловко спрыгнул и протянул Николаю Савельевичу небольшую, но жесткую от кочегарской работы руку. Он улыбался, готовый к веселому разговору. Из-под очков на Румянцева смотрели сощуренные, неопределенного цвета глаза. И директор сказал добродушно:

— Ты, Володя, в любую погоду радостный, лучезарный, а в солнечный день и подавно!

— Когда пенсионер начинает грустить, он тогда скоро отправляется к праотцам. А я жить хочу долго.

— Исключительно трезвое желание!

— А ты видел (они были давно накоротке), тетя Пея прошла от колодца с полными ведрами?

— Конечно. Только вот отчего она нынче такая грустная? Не ты ли, Володя, ей досадил какой-нибудь своей шуткой?

— Я тут ни при чем. Дорожный мастер Утюжный ненароком нанес ей удар.

— Да что ты! Каким это образом?

— Не образом, а натурально. Утюжный от скуки у нас на все руки. И даже берется часы ремонтировать. — Володя поправил очки и шляпу.

— Ну, дороги, мосты он в Кудрине починил. Впору и за часы браться, — все более веселел Румянцев от разговора с Рульмастером. — Так все же чем он обидел Пею?

Володя Рульмастер сделал вид, что не расслышал вопроса. Он затолкал в волосатое ухо мизинец, подрыгал усердно им, прочищая естественный слуховой аппарат, при этом весь сладко сморщился, чихнул и выговорил с досадой, похожей на удивление:

— Годы мои… простудные! Западать что-то в ухе стало.

— Твои шестьдесят четыре — щенячий возраст по сравнению со столетием моего родича Митрия Павловича Крымова.

— Ну, тот — старик!

— А сено — косит! Нынче уже и откосился, поди. Картошку копать готовится. Так что там случилось между Утюжным и Пеей?

— У Пеи сломались наручные часы, она их отнесла в ремонт дорожному мастеру.

— И они канули.

— Только несколько странным образом. Корпус остался, а все внутренности разлетелись от удара воздушной волны.

И Володя Рульмастер озарился сладчайшей улыбкой. Прислонив дамский велосипед к городьбе, жестикулируя, он рассказывал о недавнем смешном происшествии.

Чтобы наглядно представить случившееся, надо хоть раз увидеть дорожного мастера Утюжного вблизи. Мужик он здоровый, плечистый, рукастый, с большой головой, заросшей дремучим волосом. Но самая главная примечательность его внешности — это нос, напоминающий кабачок средней величины. Прорези ноздрей у Утюжного так велики, что похожи на лисьи норы. Часто Утюжного, будь то зима или лето, хватает насморк, одолевает потрясающий чих. В то время, когда Пея к нему обратилась, Утюжный, как говорится, сопатил. За обещанную бутылку пшеничной он все же часы у нее в ремонт взял. Пея ушла, а Утюжный, ничуть не медля, сел с ними за чистый кухонный стол, поближе к свету, все до винтика и колесика разобрал, нашел испорченную деталь — ось маятника — и уж хотел было отложить ее в сторону, как глаза его сами собой начали закрываться, голова запрокидываться, и дорожный мастер поселка Кудрино рявкнул, то есть чихнул… Когда он открыл глаза, то увидел перед собой клеенку в сиреневую полоску и не обнаружил ни одной детали от разобранных часов Пеи-Хомячихи. Удивление и скорбь его были, наверное, велики…

— Чтоб его разорвало! — взахлеб смеялся Румянцев. — Знаю, как он громогласно и троекратно чихает. Стекла в окнах дребезжат.